Осела на диван, выскальзывая из Костиных объятий.

Что теперь делать? Как поступить? Не понимала, что чувствую. Люблю? Да. Пара слов не перечеркнет чувства, что он так тщательно взращивал, и что крепко укоренились в моем сердце. Взращивал – будто любовь к нему было не добровольным порывом, а навязанным его игрой чувством. Он заставил полюбить себя, притворяясь другим человеком? Но разве можно заставить сердце биться чаще при мысли о нем и не видеть других мужчин, кроме него? Могла обвинить Костю в лицемерии, но разве я не догадывалась чем он жил до меня? Конечно, знала, но закрывала глаза. Принимала? Наверное. Потому что любила.

Я, подобравшись, сидела на одном крае дивана, Костя – на другом. Медленно скользнула рукой по шероховатой обивке к его руке, покоившейся на диванной подушке у него под боком, и чуть коснулась, цепляясь за его пальцы. Он тут же отреагировал – повернул ко мне голову. Я придвинулась к нему, ныряя под его крыло и прижимаясь к груди.

– Что за женские игры, Марго? – хмыкнул, и вибрации голоса отдались в его груди.

– Я еще не начинала играть, – уткнулась носом ему в шею, вдыхая его запах, и поцеловала. Потом еще и еще, пока не добралась до его губ. – Люблю тебя любого, со всеми твоими недостатками. Как и ты меня.

– Как и я тебя, – подтвердил. – Больше жизни, Марго. – На этот раз позволила ему распахнуть мой халат и освободить от так и не высохшей сорочки. – До боли. До безумия.

Судебные разбирательства… Они вселяли в меня ужас и навевали болезненные воспоминания, но с упорством мазохиста я присутствовала на каждом слушание Костиного дела. Даже не знаю, кто кого поддерживал больше в такие моменты: он меня, зная мое прошлое, или я его, расхлебывая вместе с ним наше настоящее.

Вопреки словам Вани, что инцидент будет замят, этого не произошло. Даже вмешательство Андрея не спасло от широкой огласки неприятной истории в клубе.

– Идиот, *** твою мать! – не скупясь на эмоции, кричал тогда Андрей на понуро сидящего на диване брата. – О чем ты думал?! Ты вообще думал? Это надо умудриться попасть в такую задницу! Если ты еще скажешь, что был под кайфом, я тебя придушу собственными руками!

Костя ни разу не возразил, выслушивая все оскорбления, будто считал себя заслуживающим их. Тогда я уже не выдержала, и раздраженно бросила Андрею:

– Может, прекратишь орать и дашь дельный совет?! – Прекрасно понимала, что его злость, как и моя, лишь из-за того, что мы оба переживает за Костю. – Что теперь делать? – с надеждой посмотрела на него, смягчившись.

Андрей быстро взял себя в руки.

– Что делать? – повторил, запрокинув голову назад, разглядывая потолок. – Звоните этому вашему другу-юристу, – обвел нас с Костей взглядом, – а я пообщаюсь с нужными людьми. Но предупреждаю, – достал телефон, листая список контактов, – всё это будет долго, нудно и …готовьтесь к атаке журналистов, – угрюмо заключил.

Уже на следующий день разразился крупный скандал, который СМИ активно муссировали в прессе, и разжигали всё новыми лживыми фактами. Чуть ли не каждый день «жертва нападения» давала слезливые интервью, обвиняя Костю в «унижении человеческого достоинства и попрания чести» и требовала законной справедливости. В суде.

Теперь единственный, кто мог нам помочь, был Лёша. Долгое время я держала его на расстоянии, но теперь снова пришлось впустить в свой дом и отношения. Сейчас в приоритете была Костина свобода, а не чьи-то чувства и желания.

На последние репортеры желтой прессы глубоко плевали и гонялись за скандальной сплетней, сумевшей большой гонорар. Они бесцеремонно рылись в «грязном белье», и скоро по всему интернету повсплывали фотографии из прошлой разгульной жизни Кости и «сеть» наполнилась новыми домыслами: «Константин Соболев – наркоман». «Константин Соболев страдает алкоголизмом». «Константин Соболев скрывает проблемы с психикой». На фоне этого мне часто задавали вопросы, спокойно выслушивать которые требовались все мои душевные силы. Одними из моих «любимых» были: Как вы справляюсь с тяжелым заболеванием Константина? И почему терпите его многочисленные измены?

По совету Лёши мы с Костей ничего не комментировали, а любой выпад в нашу сторону игнорировали – не давали поводов для еще большего раздувания скандала.

Тогда журналисты нашли другие рычаги вызвать у нас так необходимую им агрессивную реакцию: в прессе начали полоскать имя моего отца. Так и не разобравшись, что на самом деле произошло, объявили меня отъявленной преступницей и обвинили в том, что это я толкнула Костю на кривую дорожку.

Но оба были на взводе, и, казалось, каждый мог сорваться в любой момент из-за какой-нибудь мелочи.

В таких условиях вести привычный образ жизни было сложно. Не заметила, как в институте началась зачетная неделя. Новый год не стал беззаботным и веселым праздником детства, а некогда напряженная и волнительная сессия пролетела как один день, превратившись в рутинные мелкие хлопоты. Все мои мысли были о Косте. Он старался держать лицо и не показывать насколько сильно его пугает исход судебного дела, но чувствовала его тревогу. А еще свою вину.

Меня мучило глупое и необоснованное самоедство. Я жалела о каждом шаге и слове в тот злосчастный день: зря я поехала в клуб, зря оказалась на ковровой дорожке. Надо было остаться дома и наблюдать за всем по телевизору. Я не вписывалась в светскую жизнь, теперь казалось, что и она всеми возможными способами отвергала меня.

Я успокаивала себя тем, что вряд ли Костю посадят, обойдутся условным сроком и немалой моральной компенсацией, но всё же… А вдруг?

Из-за этих мыслей совсем перестала спать. Всё ворочалась с бока на бок, а смирившись с тем, что не засну, находило себе какое-нибудь дело по дому.

Так одной такой ночью Костя застал меня, когда я как одержимая чистила раковину на кухне. Я так увлеклась, что не слышала шагов и от его сонного чуть хриплого «Рита» вздрогнула, выронив из рук щетку. Наверное, выглядела затравленной и, возможно, совсем безумной, потому что после некоторой паузы он произнес:

– Это не нормально.

– Знаю, – стало неловко, будто он поймал меня за чем-то неприличным. – Все, что сейчас происходит вокруг нас не нормально, – потянулась за упавшей щеткой, решая остановиться или продолжить начатую уборку. Костя первым взял ее и отложил в сторону.

– Хватит, – его голос был тих и ровен. – Знаю, ты устала, – подошел и обнял за плечи. Его спокойствие постепенно начало окутывать и меня.

– Я не устала, – зачем-то спорила. Наверное, уже выработалась привычка защищаться от журналистов и опровергать любое слово, прозвучавшее в мой адрес.

– Передо мной не обязательно храбриться, – напомнил, что перед друг другом не надо притворяться.

– Я должна тебя поддерживать, – убеждала себя, что это не притворство, а сила воли и стойкость. – Кому нужна моя слабость? – стань я плаксой, это не помогло бы ему. Только прибавилось бы забот.