Одним словом, рассказ Соболевского подтверждался полностью: могилу открыли при помощи крана. На старинных задеревеневших кожах, в которые была завернута мумия, проступала надпись, исполненная библейскими проклятиями. Надпись на могильной плите зафиксирована не была, как видно, ее просто не обнаружили: буквы забились песком, глиной, землей и закостенели. Но вот что хорошо запомнил Суровин: именно Лев Апраксин оказался буквально заворожен открытием, болезненно очарован им. В тот вечер он прилип к могиле, вцепившись руками в каменные края, таращась на мумию женщины и пытаясь что-то узнать.

Проявилась удивительная подробность, неизвестная отцу Соболевского и поэтому не пересказанная детективу спустя десятилетия его сыном. Суровин подходил к Апраксину сзади, звал его к ужину – ребята уже накрыли стол на поляне, – но Лев не услышал доктора. Он вообще ничего не слышал, только что-то бормотал будто во сне, в бреду или под гипнозом. Суровин приблизился к коллеге и застыл у него за спиной. Он как будто подглядывал за тем, что был не вправе увидеть или услышать. Вначале ему показалось, что Апраксин говорит сам с собой, бормочет вслух, как это часто бывает с безумными учеными или еще более безумными поэтами. Но потом понял: нет! Именно так бормочут те, кто заворожен, является медиумом и транслирует чужие мысли. Вот что он услышал: «Скажи слова: Волей Господа прощающего отпускаю тебя на волю! Ты свободна! Открой меня, разверни покрывала, и ты увидишь, как я молода и прекрасна! Ты полюбишь меня и станешь мужем моим, а я стану женой твоей и пробуду с тобой, пока ты жив. Я исполню твои желания, я выведу тебя на дорогу удачи, с которой ты уже никогда не свернешь! Выпусти меня, и я подарю тебе такое счастье, о каком ты не мечтал никогда…»

Все это шептал как безумный наш руководитель экспедиции Лев Апраксин. Я предусмотрительно решил отступить, чтобы не обнаружить себя, – и ретировался из замка. Сидя у костра, я ничего никому не сказал. Столько откровения и страсти было в словах Апраксина, что я просто предал бы его, растрещав об этом эпизоде нашим ребятам. Всю ночь эти слова крутились в моей голове. Потом, уже глубокой ночью, я увидел на стене своей палатки странную преломленную тень обнаженной женщины – бедра, грудь, плечи, копну волос, которые трепал ветер. И услышал шепот: «Ты обо всем забудешь, все слова разлетятся к утру, как испуганная птичья стая, и ты никогда не соберешь их вместе». Я проснулся, и все вчерашнее показалось мне наваждением. Я пытался вспомнить слова, которые произнес у могилы Апраксин, но ничего не получалось – они и впрямь рассыпались и улетали. Я корил себя, что не записал их, но толку? Было поздно.

А потом кто-то завопил, что могила пуста. Мумия исчезла. И только Апраксин не был взбешен, сокрушен, подавлен. Спустя годы я узнал, что заметил в ту ночь Венечкин: обнаженную деву небывалой красоты, идущую к палатке Апраксина, а потом видел их, занимающихся любовью. Потом Апраксин покупал женскую одежду в местном сельпо, куда-то пропадал в поезде, когда мы возвращались, а на вокзале в Питере рядом с ним оказалась удивительной красоты женщина. Вроде как встречала его, но откуда она взялась? О ее существовании никто не знал.

Апраксин ушел с работы, стал коллекционером и антикваром, разбогател как Рокфеллер – по социалистическим меркам, – и вообще его жизнь изменилась. Он стал нелюдим, неприступен, могущественен, от старых друзей отошел. Рядом с ним до самой смерти была женщина, о которой говорили, что она вроде как не стареет. А потом уже другие уверяли, что эту женщину заменила ее дочь, точная копия. Что было правдой? Утверждали, что именно с той женщины он заказал у одного скульптора слепок.

После смерти Апраксина наследство досталось племяннику, который дядю терпеть не мог. Что до услышанного мною у могилы, в которой была захоронена мумия, то произошло еще одно чудо. Спустя много лет эти слова вдруг ворвались в мою память – а ведь я уже забыл о них! Даже не сразу понял, что это было. А когда сообразил, лихорадочно записал их. Но перечитывая те обрывки речи раз за разом, я стал приходить к заключению, что сам выдумал их. Где правда, а где ложь, дорогой Арсений Михайлович, я запутался. Но вам я решил открыться, чтобы вы знали, какая небывалая история произошла с нами в тот год в Старом Ляшском замке, имевшая продолжение в будущем…

Далее шли трогательные слова прощания, обращенные к бывшему коллеге, и на том письмо заканчивалось.

Заканчивалась у Крымова и пачка «Мальборо», которую он выкурил за полтора часа, пока читал присланные таинственным Анонимом тексты. Нетрудно было провести параллель от загадочной венецианки герцогини Савойской, по сути – демона в женском обличье, суккуба, путешествующего по миру и временам, – к беглянке герцогине Монферрато. От нее, про́клятой и низвергнутой в Старом Ляшском замке в подземелье, – к мумии, воскресшей через пятьсот лет по милости Льва Апраксина, ставшей его загадочной музой, и уже от этой музы – к манекену, купленному пять лет назад коллекционером Соболевским у племянника Апраксина. Если сложить всю мозаику, то получалось, что манекены оживают, ходят и разговаривают, превращаются в удивительных див, соблазняют мужчин и порабощают их души. А еще, возможно, среди прочих караулят одного-единственного, которому решили посвятить себя и свои демонические силы. Сделать смертному подарок, в том числе и назло Богу. Одним словом, или поверить в это, или сразу отправиться на другой край города в дом для умалишенных, по собственной воле попроситься туда на недельку-другую, а то и на месяцок – полежать, покумекать, попить таблетки и потерпеть уколы. А вдруг лиха беда минует?

Поскольку в желтый дом Андрей Петрович Крымов ложиться не собирался, даже консультироваться не думал, оставалось поверить, что под ликами манекенов иногда прячутся самые настоящие демоны в женском обличье. Он даже знал, как их называли во все века священники, отцы-инквизиторы, изгонители демонов: суккубами!

Глава вторая

Щедрая муза

1

Они остановились в старом двухэтажном доме, спрятавшемся в глубине некогда привилегированного дачного поселка, где в далеком прошлом селились партийные работники и советские чиновники средней руки, сбегая подальше от социалистических забот и строгих начальников.

– Нас будут искать в других городах, но только не здесь, – сказала она, когда они вошли в опустевший сад и поставили сумки на пожухлую траву. – Я оплатила жилье на полгода вперед –