class="p1">И вот он оказался на достаточной высоте, больше никто не мог дотянуться до него. Стало тяжело дышать от разреженного воздуха, но он продолжал лететь вверх в надежде найти выход. На земле не осталось ничего, и Кузьме там было больно — больно от воспоминаний и от тех вещей, которые приходилось созерцать в этой отравленной бездне. Хотелось всё забыть, очиститься от налипших страданий, а настойчивый голос в голове продолжал твердить, что надо выше.

Вдруг что-то острое царапнуло крыло, затем ещё и ещё раз. Через небо тянулись тонкие стальные нити, и их становилось всё больше и больше. Это была колючая проволока. Кузьма летел вверх, а острые шипы цепляли его крылья. Он закрылся руками, пряча лицо, и предплечья начали покрываться ранами. Что-то мешало подняться выше, но Кузьма лишь сильнее утверждался в мысли, что ему надо именно туда, и продолжал рваться наверх.

Он пробивался сквозь боль. Горели израненные руки и лицо, истерзанные крылья с трудом удерживали его в воздухе, и солнце померкло за колючей паутиной. Лететь дальше не представлялось возможным, Кузьма прекратил махать крыльями и стал падать, а когда проволока исчезла, вновь расправил их.

А внизу чернели руины, огни пожаров пробивались сквозь марево желтоватого сумрака, шары катались и доедали обломки зданий; ни машин, ни людей на улицах не осталось, как и самих улиц. Никто больше не стрелял.

Острая печаль царапала внутри гнилыми ногтями, сдавливала горло мертвецки-синей рукой жалостливого поражения. Кузьме было некуда лететь, но его не отпускала назойливая мысль, что стоит вернуться на землю, как крылья моментально пропадут, и тогда он уже не сможет подняться. Никогда.

А рваные крылья начали уставать, и чугунная гиря отчаяния потянула вниз. Неужели придётся опуститься? Неужели придётся снова попасть в земной плен, из которого нет обратного пути? Неужели заветная мечта так и останется похоронена под проволочным куполом, заслонившим небеса?

Над руинами торчала чудом уцелевшая бетонная лестница, которую не сожрали шары-едоки. Кузьма опустился на самую вершину, крылья безвольно повисли перепончатыми тряпками. Он понятия не имел, куда двигаться дальше. Его звала неведомая высь, но железные шипы создавали невыносимое препятствие. Ржавая сеть слепого ожесточения простёрлась над погибающим миром и не пускали никого наверх.

Болели разодранное лицо, руки, ноги, крылья, но раны быстро затягивались. Спустя несколько минут от них остались бугристые рубцы, а потом и те пропали, и теперь лишь засохшая кровь напоминала о случившемся.

Когда боль окончательно заглохла, Кузьма взмахнул крыльям, взмыл ввысь и снова полетел, но только не вверх, а на запад. Он хотел понять, что происходит в других городах, узнать, осталось ли что-то от человеческой цивилизации, или едоки забрали всё.

Он долго мчался над лесами и полями, а когда солнце начало заползать за горизонт, впереди показался очередной крупный город, лежащий в руинах. Обломки зданий, недоеденных шарообразными тварями, торчали в сумерках осколками тишины, но существ здесь не было, а на окраине разверзлась воронка величиной в десяток футбольных полей. Наверное, именно отсюда вырвались шары, уничтожившие всё поблизости, и туда же, скорее всего, они ушли.

Кузьма устроился на последнем этаже частично разрушенной девятиэтажки. От квартиры, где он расположился, остались лишь две комнаты, всё прочее, включая лестницу, пучилось внизу каменными нагромождениями. Зато в одной из комнат стоял диван, на него-то усталый путник и улёгся, завернувшись в свои широкие крылья. Одна стена отсутствовала, и ему открывался вид на спящие руины.

Он долго так лежал, вглядываясь в звёздное небо. Жёлтая россыпь усеивала чёрную бесконечность. Мириады светил странствовали в мёртвой бездне неизвестно кем, неизвестно зачем созданной, и сквозь эту всеобъемлющую пустоту нёсся крошечный шарик Земли — такой же ненужный, как и другие частицы грунта, блуждающие во Вселенной без всяких смысла и цели.

После долгого полёта наступил вожделенный отдых, напряжение в мышцах рассеивалось, ночной воздух охлаждал нагретые солнцем крылья. Но Кузьма не испытывал покоя. Воспалённый разум искал ответы и не находил. Путь снова оказался потерян, и теперь оставалось только ждать — ждать очередного шанса.

Тёмный силуэт отвлёк от раздумий. Невысокая худая женщина преклонных годов стояла на краю бетонной плиты и скорбно смотрела на завернувшегося в крылья Кузьму. Он узнал эти изгладившиеся из памяти черты некогда близкого человека, породившего его на свет.

— Эх, Кузя, Кузя, — прозвучал тихий, старческий голос. — Что же ты наделал.

Кузьма сел на кровать и уставился на мать, явившуюся к нему досадным упрёком.

— Рад тебя видеть, — проговорил он, — только меня терзают смутные сомнения, что ты — очередной призрак. Зачем ты здесь?

— Да вот, заглянула посмотреть, к чему ты пришёл. А то всё у тебя не как у людей, — продолжали звучать заботливый и одновременно осуждающий голос. — Был бы отец жив, он бы показал тебе, — женщина погрозила кулаком. — Кем ты стал? Во что превратил всё вокруг? Оглянись. Зачем это тебе?

— Это не я сделал, а шары.

— Какие ещё шары? Опять со своими фантазиями носишься. Летать ему, видите ли, захотелось. Только выше головы не прыгнешь, Кузя. Спустись ты уже, наконец, на землю и успокойся.

— Зачем? Что я там найду на этой земле?

— А что искать? Что ты постоянно ищешь? Просто живи дальше. Чего тебе неймётся? Почему ты так хочешь всё уничтожить?

— Нет, мам, ты меня не знаешь. Я так не могу. Просто не могу и всё. Не для меня этот мир. Не получается с ним ужиться.

— Да ну? У всех получается, а у тебя нет. Особенным себя возомнил? Вот вечно у тебя шило в одном месте, всегда таким был. Воспитывай, не воспитывай — всё напрасно.

— У каждого свой путь. И не тебе судить.

— А кому, как не мне? Кто тебя родил? Свой путь у него… Дурак ты, Кузя. Вроде образование получил, а как был дураком, так и остался.

— Какой есть, — усмехнулся Кузьма. — Кровь от крови вашей.

— Ох, как у тебя язык-то поворачивается мать родную укорять?

— Нет, я тебя не укоряю. К призракам у меня претензий нет, кроме того, что являетесь невпопад, пугаете постоянно. Так что иди своей дорогой, а я пойду своей.

— Ну вот и броди по миру, ищи ветра в поле. Не захотел по-нормальному, теперь майся. Скоро устанешь от мытарств, сам на землю спустишься, скажешь, что права я была. Пока своей головой не дойдёшь, всё бесполезно.

Призрак исчез, а Кузьма лёг на диван и уставился в звёздное небо. Сон подкрался неслышной поступью и придушил незаметной удавкой.

Проснувшись, Кузьма обнаружил, что ступни уже не лезут в ботинки. Пальцы на руках