них спросил, в котором часу поезд прибывает в столицу нашей Родины, город-герой…

– Пошел к черту! – заорал в трубку Андрей. – Долго будешь измываться над старшим по званию?

– …Рассчитал, сколько времени тебе надо, чтобы добраться домой от вокзала на общественном транспорте, ибо остатки командировочных наверняка оставил вечером в широко известном ресторане «Садко»…

Марков сдался: пока Веселовский не завершит заранее подготовленную тираду, он к делу не перейдет.

– Ладно, – прервал вдруг себя Веселовский. – Спешу обрадовать: нашлась гражданка наша…

Марков не мог не рассмеяться – сердиться на Веселовского было занятием бесполезным, да он, в сущности, уже и сам догадался, в чем дело.

– Из числа тех двоих, что были в отъезде?

– Вовсе нет! Из тех, с которыми Губарев уже встречался. А теперь иди брейся и после девяти перезвони мне по служебному. Пока!

Ну что за молодец этот Веселовский! Сообщать свежую и, видимо, важную информацию по обычному телефону не стал, но обрадовать – обрадовал за свой счет пораньше.

Занятый другим делом, полковник принял Маркова лишь через час после начала рабочего дня, так что Андрей успел позвонить Веселовскому и узнать новости уже в подробном изложении. В результате, после обстоятельного доклада Горелову, а затем и более высокому начальству, майор вечером снова отправился в столицу Белоруссии.

Оказалось, что едва ли не в то самое время, когда Марков в Ленинграде встречался с Бобровым, в угрозыск Минска явилась маленькая худощавая женщина с добрым лицом и грустными глазами. Спросила дежурного, как пройти к капитану Губареву. А через двадцать минут с ней уже беседовал срочно явившийся сюда же другой капитан – Веселовский.

Звали женщину Маргарита Андреевна Коновалова.

– Мне стыдно, что я тогда душой покривила. Вы уж извините… Когда ваш товарищ (она имела в виду Губарева) показал мне карточку брата, испугалась. Зять у меня офицер, подумала, что нагорит ему за такое родство. Целый день сама не своя ходила. Потом решилась…

Из нескольких рассказов Коноваловой выяснилось следующее.

До замужества она носила фамилию Ружевич. Перед войной жила в Барановичах. Отец работал врачом в больнице, мама была домохозяйкой. Старший брат Михаил учился в Минске. В мае сорок первого года он неожиданно для всех вернулся в Барановичи. Как поняла девочка, его за какой-то проступок – какой именно, она так никогда и не узнала – отчислили из института.

Семья Ружевичей, когда началась война, эвакуироваться не успела, все тяжкие годы оккупации так и просуществовала в Барановичах. Впрочем, материально Ружевичи жили не так трудно, как соседи, во всяком случае, они не голодали. Благодаря Михаилу. Чем занимался брат, девочка не знала, так как Михаил поселился отдельно от родителей. Он появлялся у них раза два в месяц, ничего о себе не рассказывал, зато приносил продукты – муку, сало, мясо, иногда даже сливочное масло и всегда мыло. Это – когда приходил пешком. Но иногда он приезжал на лошадях. Тогда в доме появлялся керосин, мешок картошки, однажды даже бочонок меду.

Рита заметила, что отец и мать разговаривали с Михаилом теперь не как с родным сыном, а отчужденно, вроде с временным постояльцем. Впрочем, подолгу брат не засиживался. Поужинает, перебросится парой фраз и уйдет до следующего раза. Закрыв за сыном дверь, отец облегченно вздыхал. Мать, девочка слышала, по ночам иногда плакала…

За неделю до освобождения города Красной армией Михаил в большой спешке прибежал, забрал кое-какие вещи, в том числе все фотографии, торопливо, в дверях, поцеловал мать и сестру. Больше никто его не видел и ничего о нем не слышал…

В конце 1944 года, да и позже, отца несколько раз вызывали в НКГБ. Рита уже к тому времени знала от девочек во дворе, что брат ее служил у немцев в СД, убивал партизан и бежал с оккупантами. Она плакала вместе с мамой, долго не верила, что это правда. Ружевичам повезло – их не репрессировали, даже не выслали из города. Только пришлось перебраться из большой их квартиры в гораздо меньшую по площади. И, само собой, до самой своей смерти Андрей Петрович проработал рядовым участковым врачом.

Позвонив в горотдел КГБ Барановичей, Веселовский быстро установил, почему так гуманно обошлись тогда, в сорок четвертом, с Ружевичем-старшим. Потому что, оказывается, весь период оккупации он обеспечивал подпольщиков лекарствами и перевязочными материалами, прятал у себя в больнице партизан и военных разведчиков.

Закончив семь классов, Рита уехала из родного города, где, как ей казалось, все на нее смотрели из-за брата косо. В Минске Рита поступила учиться в ФЗУ, потом на ткацкую фабрику, где работала до пенсии. Вышла замуж, сменила, понятно, фамилию, родила дочь.

Рядовой работнице, ей никаких анкет никогда заполнять не приходилось: в партию она не вступала, за границу не ездила, на ответственные посты не выдвигалась. А в тех одной-двух, что все-таки миновать не удалось, указывала, что брат ее пропал без вести во время войны. Что, в общем, если не вдаваться в подробности, соответствовало истине. Тем более что она действительно ничего не знала о его судьбе.

До 16 мая нынешнего года, то есть почти сорок лет!

…В тот день, проводив, как обычно, внука в школу, Маргарита Андреевна тоже, как обычно, пошла в магазин: известно, что молоко, а если повезет, то и кефир привозят к открытию, а через час уже ничего и нет. Ей повезло, она все купила и довольная возвращалась неторопливо домой.

Когда Маргарита Андреевна еще только выходила из дома, то краем глаза приметила, что на лавочке у подъезда сидит пожилой человек в белом плаще и клетчатой шляпе. На коленях большой целлофановый пакет с яркими иностранными буквами. Когда же шла обратно, опять увидела того мужчину, который теперь уже не сидел, а прохаживался по тротуару, покуривая сигарету.

– Здравствуй, Рита! – окликнул он, когда они поравнялись.

Маргарита Андреевна остановилась, вгляделась в лицо и – не признала за знакомого.

– Простите, – ответила стеснительно, – не вспомню что-то…

Незнакомец снял шляпу и очки – не темные, обычные.

– Присмотрись получше…

Маргарита Андреевна присмотрелась и охнула, выпустив из рук сетку с молочными пакетами. Не веря глазам, выдохнула жалобным, почему-то чужим голосом:

– Миша?!

Припала к груди брата, забилась в глухих рыданьях. Потом оторвалась, снова вгляделась в полузабытое лицо, узнавая знакомые до боли черты.

– Где ж был ты, Миша? Сорок, почитай, лет прошло.

– Все расскажу, успокойся только.

– Да что ж мы стоим-то здесь, посреди двора? – спохватилась женщина. – Пойдем в дом.

– Кто-нибудь там есть?

– Боря дома, муж. Бюллетенит. Да он не заразный, простуда просто. Ну а я уже