друга он не пожалел бы даже последней рубахи. Своими кровными деньгами он не слишком дорожил и готов был отдать все, чем богат, но над государственной копейкой трясся, как наседка над цыплятами, и даже родному сыну и то не дал бы спуску, позарься тот на народное добро. Для рабочих он расшибался в лепешку, но доставал все необходимое хоть из-под земли. Радовался любой малости и даже по мелочам расстраивался неимоверно. Эту свою черту он не любил, считая ее серьезным недостатком, и не мог понять, родился ли он таким или жизнь его таким сделала. Несмотря, а может, и благодаря своей широкой натуре жил он небогато, но на это никогда не жаловался. Всем старался делать добро и это почитал за самое свое большое счастье.

Был у него брат. Одна мать их на свет родила, одна грудь их вскормила, в одной зыбке они лежали, но были похожи друг на друга, как волк на овцу.

Брат его работал в тепленьком местечке, но ему все было мало. Над Лонгинозом он все время подсмеивался, мол, мне бы твое дело, дом мой от добра бы ломился. На что Лонгиноз с обидой отвечал: «Кабы я твоим умишком пробавлялся да продал душу дьяволу, ни дня бы земля меня не носила».

На этой вот почве и не сложилось у них братство. У Лонгиноза душа болела за брата; как, мол, случилось, что у единоутробного моего брата ни стыда, ни совести. В свою очередь и Ипполит сердился: обделил, мол, бог братца моего умом да сметкой.

Начальник управления высоко ценил работу Лонгиноза. На стройку его привел Андро Гангия, готовый доверить ему даже собственную душу. Лонгинозову честность и преданность делу Тариел всем ставил в пример.

В одной руке Лонгиноз держал холодный мчади и кусок сыра, а другой застегивал ремень на брюках (он никогда не тратил времени на завтрак). Только-только собирался он выйти из дому, как раздался телефонный звонок. Лонгиноз сразу же догадался, что звонит Тариел Карда. Никому другому он не мог понадобиться в такую рань. «Бегу!» — прокричал он в трубку и, бросив на стол мчади, пулей вылетел во двор.

По голосу Тариела Лонгиноз понял, что тот чем-то взволнован. И сам встревожился тоже. Он быстро пересек двор и ворвался в сарай, где, по обыкновению, стоял его «конек». «Коньком» он прозвал свой мотоцикл. Благодаря мощному мотору мотоцикл развивал бешеную скорость. Заслышав оглушительный треск мотоцикла, и стар и млад выскакивали на улицу, чтобы насладиться стремительным бегом Лонгинозова «конька».

Лонгиноз любил одеваться щеголевато, как говорится, с иголочки. Все сидело на нем так ладно и ловко, что невозможно было не залюбоваться. Оставалось только удивляться, как Лонгиноз ухитрялся всегда оставаться чистым и отутюженным в этой непролазной грязище болот, среди нескончаемой горячей пыли и непроходимой слякоти. Ведь он дневал и ночевал на работе, а одежде его все было нипочем — ни пылиночки, ни пятнышка грязи не заметил бы на ней даже самый придирчивый глаз.

Мотоцикл Лонгиноза, подобно петушиному крику, оповещал жителей о наступлении утра. Заслышав оглушительный треск мотоцикла, все пробуждались ото сна и торопились по делам. Ну, а те, кто мог позволить себе понежиться утром в постели, переворачивались на другой бок и продолжали прерванный сон.

Лонгиноз ловко вскочил на мотоцикл и с силой нажал на педаль. Мотор затарахтел. Лонгиноз круто развернул на месте покорную машину и с хлопаньем и треском помчался по улице.

Тариел Карда взволнованно ходил по кабинету. Заслышав накатывающий грохот Лонгинозова мотоцикла, он остановился возле окна.

Светало.

Солнце уже угадывалось вдали за горами. Облака, низко нависшие над горами, слегка порозовели, густой вишневый цвет разлился по свинцово-серому небу, перехлестнув через ломаную линию гор. Наконец вспыхнуло ослепительно багровое солнце.

Карда на миг зажмурился от нестерпимого сияния и отошел от окна.

На лестнице раздался торопливый топот Лонгинозовых сапог. Дверь распахнулась, и на пороге показался запыхавшийся Лонгиноз. От его взгляда не укрылись необычайная бледность начальника управления, его набрякшие веки и покрасневшие от бессонницы глаза.

Начальник снабжения заверил Тариела, что ни одна семья в Сагвамичао, Сакоркио, Сабажо, Кулеви, Квалони и Чаладиди не откажется сдать комнаты рабочим строительства, да что там комнаты, люди ничего не пожалеют ради земель. Ведь в этих селах землю ждут не меньше, чем в болотистых и малоземельных районах. Так что сомневаться не приходится — люди потеснятся, но рабочих устроят честь честью.

Ломджария вновь оседлал своего «конька» и, так и не успев позавтракать, пустился в путь.

Патара Поти он объехал стороной. Селение это находилось далеко от Чаладидского участка и его массивов. Ходить отсюда на работу пешком было невозможно. А автобусов и грузовых машин не хватало даже в городе.

Первым на пути Лонгиноза было селение Сакоркио. В селениях Потийского района все по слуху узнавали лонгинозова «конька». Но никогда еще мотоцикл Лонгиноза не несся с такой скоростью.

Все селение высыпало на улицу. Из двора во двор, из дома в дом, из огорода в огород поползла тревожная весть; неспроста, мол, Лонгиноз как полоумный ворвался в селение, что-то неладное, видать, стряслось.

Вразнобой забрехали собаки.

Пыль, поднятая мотоциклом, густым облаком стлалась над дорогой, повисла над дворами, занавесила все селение. Не видно было ни Лонгиноза, ни его мотоцикла, и лишь по треску и хлопанью можно было догадаться, куда он держит путь.

Ни к кому не заезжая, Лонгиноз направился в сельсовет. Кроме председателя Чуты Коркия и секретаря там никого не было. Впрочем, они-то и нужны были Лонгинозу. В самом деле, не заезжать же ему к каждому жителю, на это и целой недели не хватит.

Лонгиноз кратко изложил цель своего приезда.

— Ну что ты скажешь, Чута, сдадут нам комнаты? — нетерпеливо спросил он председателя.

— Для такого дела не то что комнаты, оды никто не пожалеет, — не раздумывая, ответил Чута. — Мы с Аннетой сегодня же обойдем всех. Считай, что шестьдесят комнат ты уже имеешь. Человек сто тридцать — сто пятьдесят мы наверняка жильем обеспечим, идет?

— Ну и отлично! — воскликнул Лонгиноз, подмигнув секретарю сельсовета Аннете. К женщинам он был явно неравнодушен. Стоило ему увидеть перед собой юбку, как он тут же пускался во все тяжкие.

Да, Аннета была женщина что надо. Крепкая, статная, не одному мужику кружила она голову.