— Слышь, Кость, я тут бутылочку прихватил, давай вмажем!

— Ты где это взял, Слива? — Пономарь смотрел на бутылку в руке своего дружка с неодобрением.

— Да тут на окраине в развалинах у Ворона еще один складик есть. Мы оттуда в лес отвозили несколько ящиков. Вот я и тиснул. Никто не видел, точно говорю.

— Слушай, ты, придурок! — Пономарь схватил дружка за ворот и притянул к себе, с жаром дыша ему в лицо. — Выйдешь отсюда, иди в самый дальний угол двора и там разбей! И не вздумай даже к губам подносить, понял? Ворон узнает — тебе не жить!

— Да как он узнает-то? — нерешительно пробормотал Слива, испуганно глядя на взбеленившегося Пономаря.

— Не выльешь, я ему сам расскажу!

— Да, все-все… иду. Чего ты так! Вино хорошее, из местного винограда. Я такое с бабами до войны пил… Они с него, знаешь, как чумились!

— Ну! — рыкнул Пономарь.

— Да все, уже иду.

— Ну, Глафира Андреевна, чем порадуете? — Васильев вошел в лабораторию, потирая от нетерпения руки.

Несколько девушек-лаборанток, продолжавших приводить помещение в порядок, посмотрели на молодого красивого капитана, зашептались и прыснули в кулачки. Васильев сделал кровожадное лицо и подмигнул. Заведующая лабораторией посмотрела на офицера укоризненно, потом погрозила девушкам пальцем.

— Невеселый результат у меня для вас, Алексей, — заявила тетя Глаша. — Вы вот веселитесь, я понимаю, возраст у вас такой, да и не женаты, наверное, а эти девочки мои такого насмотрелись. Вам в Москве, наверное, и не довелось такого увидеть за всю войну.

— За всю войну? — Васильев стал серьезным и сел на стул напротив заведующей лабораторией. — Вы знаете, я ведь родился и вырос на Украине, под Харьковом. Потом закончил пограничное училище, меня снова направили сюда на западную границу. И 41-й год я встретил в 92-м погранотряде полковника Тарутина. Для нас война началась раньше всех, в 3 часа ночи, когда немцы пытались захватить стратегически важный мост. Знаете, а я ведь один из немногих, кто не просто отражал первые атаки фашистов, но и выбивал их с территории СССР. Да-да, мы тогда даже границу переходили. А потом… отступление, мы прикрывали отход наших частей. Со штыками против танков в чистом поле… Это я только в 42-м после ранения попал в Москву. Да и сколько я в столице-то находился? Пару недель за полгода в лучшем случае. Работа у меня такая, вот как сейчас, — командировки, командировки… Так что вы там про вино? — резко сменил тон Васильев и снова заулыбался хорошей, открытой улыбкой. — Я ведь догадался, что оно отравлено. Правда?

— Да, — немного смущенная его рассказом, ответила женщина. — Я в акте все расписала, не буду вас утомлять пересказом и сложными химическими формулами. Скажу самое главное, вас ведь это сейчас интересует. В вино добавлено органическое вещество из категории ядов. Действие его замедленное, не сразу приводит к смертельному исходу, хотя многое зависит от индивидуальных особенностей организма, его восприимчивости к различным веществам.

— Какие симптомы и в какой срок могут появляться после употребления этого вина?

— Через несколько часов. В основном это слабость, рвота — симптомы схожи на первых порах с абстинентным синдромом.

— При похмелье? — улыбнулся Васильев.

— В том числе и при похмелье. А потом все зависит от организма, у кого-то начинают отказывать почки и печень, ну а дальше непредсказуемо. Эти вещества постепенно разрушают клетки печени и почек. Так что все зависит от того, насколько силен организм человека.

— Короче, выпил, и ты не работник надолго, да?

— Да, надолго, если не навсегда.

— Любопытно. — Васильев задумчиво постучал костяшками пальцев по столу, потом решительно встал и протянул женщине руку. — Спасибо, Глафира Андреевна, вы нам очень помогли!

Поселок Ягидна Поляна вырос перед войной на месте захолустной деревеньки, до которой даже не было приличной дороги. Но кто-то из ученых-ботаников, посетив эти места, восхитился такому обилию разнотравья на лесных полянах и лугах, на берегах местной речушки, и уже через год здесь появились первые пасеки, а через два стали строиться жилые дома и омшаники[7]. Через три года сложилась вполне приличная фактория, дававшая области большой объем меда и травяных лекарственных сборов. Война не прошлась по поселку. Говорят, осенью 41-го года там останавливался какой-то саперный батальон немцев. Да, вроде бы полицаи частенько наведывались, забирали мед, который успевали собирать старики, чтобы как-то прокормиться в лихолетье.

Так и остался он дальним поселком, к которому не было дороги. Зимой округу заносило снегом, весной и осенью земля раскисала так, что кони вязли по самое брюхо. Только летом пару месяцев, пока стояло тепло и было сухо, сюда можно было проехать на повозке и даже на машине.

В это холодное раннее июньское утро старый пасечник Михей был уже на ногах. Кости ломило так, что невтерпеж было лежать в постели. Старик поднялся спозаранку, чтобы отвлечься от ломоты да повозиться в сарае со старыми ульями. Когда совсем уже рассвело, когда туман над речушкой стал расползаться и цепляться за камыши, он увидел на опушке людей.

Они шли гуськом по двое и по трое. У всех было оружие: у кого короткая винтовка, у кого немецкий автомат. И на головах у большинства были немецкие мягкие фуражки с козырьком, а куртки и пиджаки перетянуты ремнями с патронными подсумками.

— Матерь божья, — прошептал Михей, и ноги у него подкосились. — Неужто опять все сызнова?

Он опустился на корточки в проеме сарая, потом встал на колени. То ли помолиться, то ли для того, чтобы его не увидели вооруженные люди, от которых веяло бедой. Очень большой бедой. А люди все шли. Они то выходили из тумана, то снова скрывались в утреннем молоке. Они бы могли показаться привидениями, если бы не покачивались кусты, за которые они задевали, если бы не было слышно, как они тихо переговариваются, как покашливают.

А когда люди исчезли, когда вместе с ними исчез запах металла, Михей обессиленно сел, прижавшись спиной к бревенчатой стене сарая. Не заметили, не нужны мы им. Куда же они пошли-то, опять жечь и убивать? Только немчуру прогнали, только-только продых почуял народ, а оно, вишь, опять сызнова. Господи, когда же это все кончится? Детям ведь жить надо, расти. Так надо же…

Михей сокрушенно покачал головой и, кряхтя, поднялся с земли. Конечно, надо же предупредить начальство. Раз такое дело. Ведь никто же не знает! Поднявшись на ноги, старик приложил к глазам ладонь козырьком и стал смотреть вдаль. Туман становился прозрачным и оседал хлопьями в низинках и кустарнике. Солнце освещало кроны деревьев, защебетали птицы. Ну, раз птицы щебечут, значит, людей там нет. Ушли. Старик поспешил к дому, взобрался на лавку и стал толкать спавшего на печи внука в бок.