глаза налево! Всем смотреть вперед! Считать вслух!» – придумывал он различные издевательства.

Второй бедой было невыносимое зловоние. Каждое утро воздух наполняла вонь от кипятящегося на плите белья – не столько для стирки, сколько для уничтожения вшей. По пятницам Красный Крест привозил еду, и голодные заключенные либо объедались, либо давились слишком быстро. Неудивительно, что каждое субботнее утро в уборных воняло рвотой и фекалиями.

Однако самым тревожным из всех был пронзительный звук автоматов на рассвете: расстрельные операции.

Тем не менее среди ужаса и лишений лагерь получил необычное благословение в лице женщины, которую заключенные называли «Ангел Амерсфорта». Госпожа Лоес ван Оверим, командир местного подразделения Красного Креста, каждую пятницу раздавала продуктовые наборы. Она лично следила за распределением пищи, чтобы охранники ничего не конфисковали. Более того, путем запугивания, угроз или шантажа она умела договариваться с комендантом СС. Она регулярно проверяла лагерь на предмет гигиены и имела доступ ко всем заключенным, включая тех, кто находился в лазарете. Не в ее силах было предотвратить казни или регулярные побои, но именно ее усилиями удавалось сократить степень насилия и голода в этом страшном месте.

* * *

Ближе к концу мая охранница отперла дверь камеры Корри и впустила лейтенанта Рамса. Корри хотела поприветствовать его приятной улыбкой и словом, но Рамс казался очень озабоченным.

«Пройдемте в мой офис. Пришел нотариус».

«Нотариус?»

«Для оглашения завещания вашего отца. Согласно закону, вся семья должна присутствовать при вскрытии конверта».

Корри последовала за Рамсом по коридору, озадаченная комичной ситуацией: неужели нацисты хоть на йоту заботились о том, что там гласил голландский закон о завещаниях. Ей не приходилось прежде иметь дел с такой процедурой, и ее отец никогда прежде не упоминал об этом. И почему это губы лейтенанта Рамса были так жестко сжаты…

Охранник проводил их до внутреннего двора, а затем ушел в другом направлении. Рамс вывел Корри на яркий солнечный свет, а затем, пройдя мимо четырех дверей, открыл пятую.

Сердце Корри подпрыгнуло. Перед ней стояли Виллем, Тина, Бетси, Нолли и Флип.

Виллем добрался до нее первым и крепко обнял. «Корри! Корри! Сестренка!»

Он не называл ее так уже пятьдесят лет. Нолли и Бетси присоединились к объятиям, Корри была поражена внешним видом Виллема: его лицо было изможденным, желтым и измученным. Выяснилось, что двое из восьми человек, находившихся в его камере, умерли от желтухи, и ее брат выглядел соответствующе.

Бледная отощавшая Бетси тоже выглядела неважнецки.

Корри оглянулась на Рамса, который, казалось, весь погрузился в личные мысли, уставившись на незажженную плиту. И снова она поразилась доброте и щедрости этого немца. Гестапо никогда бы не допустило такого воссоединения семьи, и серьезное выражение лица Рамса, пока он забирал ее из камеры, как оказалось, разыгрывалось исключительно для охраны.

Нолли незаметно вложила в руку Корри маленькую Библию в маленьком мешочке с завязкой, чтобы его можно было повесить на шею. Корри быстро накинула его через голову и спрятала под блузку.

Виллем подошел ближе и прошептал, что беженцев, оказавшихся в ловушке в Келье ангелов, спасли верные голландские полицейские. Он добавил, что подполье нашло для евреев новые укрытия, и Корри спросила: «А теперь? С ними сейчас все в порядке?»

Виллем остановился и посмотрел Корри в глаза. «С ними все в порядке, Корри, со всеми, кроме Мэри». Мэри ван Италли арестовали на улице.

Лейтенант Рамс подал голос: «Время вышло».

В кабинет вошел нотариус и начал зачитывать завещание Опы. Единственным значимым имуществом, которым владел Каспер, был Бейе, который он оставил Корри и Бетси. В нем говорилось, что любые деньги, полученные от продажи часового бизнеса или дома, будут распределены так, как решат Корри и Бетси. Когда нотариус закончил, в комнате воцарилась тишина, и Виллем начал молиться.

«Господь Иисус, мы славим Тебя за эти моменты, проведенные вместе под защитой этого хорошего человека. Как мы можем отблагодарить его? У нас нет возможности оказать ему какую-либо услугу. Господь, позволь нам разделить это наследие нашего отца и с ним тоже. Возьми его самого и его семью под Свою постоянную опеку».

Вернувшись в свою камеру, Корри записала свои чувства в блокнот.

«Теперь я действительно знаю, что значит возлагать свои тревоги на Господа, когда я думаю об Отце. Есть ли еще будущее у Бейе здесь, на земле, или мы все движемся прямо к возвращению Христа? Скоро ли мы умрем? Как это чудесно – знать, что наше будущее обеспечено, знать, что нас ждут Небеса. Иногда мне жалко себя, особенно ночью, когда очень сильно болит рука, из-за плеврита, но потом я вспоминаю о том, как Иисус страдал за меня, и тогда мне становится стыдно от своей слабости».

Несколько дней спустя у двери ее камеры появилась новая главная охранница, а у Корри появился дополнительный повод для беспокойства. Ходили слухи, что эта женщина, прозванная заключенными «генеральша», служила начальницей тюрьмы в Берлине, а затем еще одной тюрьмы в Осло. По-видимому, теперь ее перевели в Схевенинген – «навести порядок».

«Генеральша» отличалась высоким ростом, несгибаемой осанкой, холодными и пронизывающими глазами на жестоком неумолимом лице. Корри казалось, что эта женщина была самым зловещим человеком, которого она когда-либо видела.

Корри следовала обычному протоколу – вскакивала и стояла по стойке смирно, – пока генеральша осматривала ее камеру. Не говоря ни слова, та сорвала самодельный абажур с лампы Корри, а затем перешла к маленьким судочкам, которые Корри передали посылкой из дома. Один за другим генеральша переворачивала их вверх дном – очевидно, в поисках чего-то запрещенного, – вываливая на стол витамины, печенье и помазку для бутербродов. Опасаясь гнева офицерши, Корри сама перевернула банку яблочного варенья.

Затем генеральша осмотрела кровать Корри: стянула одеяло, заглянула под матрас, чудом не обнаружив евангельских отрывков, которые Корри там спрятала. Затем, по-прежнему не говоря ни слова, генеральша развернулась на каблуках и ушла.

В последующие дни генеральша говорила мало, разве что отдавала резкие, язвительные команды. В камере неподалеку от своей Корри слышала, как генеральша кричала на пожилую женщину за то, что та при проверке камеры не успела предусмотрительно вскочить.

«Для меня так и осталось загадкой, было ли в этой немке что-то хорошее, – вспоминала Корри, – что-то человеческое».

* * *

«Собираем вещи! – прогремел однажды утром приказ. – Приготовиться к эвакуации!»

Корри воспряла духом. Эвакуация? Может быть, союзники подошли близко, возможно, они даже освободят заключенных? В конце концов, на дворе 6 июня, и, возможно, американской или британской дивизии удалось провести успешную операцию в Голландии. Корри никак не могла знать о высадке десанта в день «Д», но поведение перепуганных тюремщиков наводило на мысль, что немцам был отдан срочный приказ о дислокации.

Она собрала свои немногочисленные пожитки и села ждать на койку. Прошел час.