После этой истории я стала еще более пунктуальной.

Я сдержала обещание и перестала общаться с Хенке. Не отвечала на телефонные звонки и, насколько это возможно, пыталась избегать его на практике и занятиях. Если мне все же приходилось перекинуться с ним парой слов, меня тут же начинали мучить угрызения совести. Конечно, он заметил, что я изменилась, и сам стал стараться избегать меня. Я удивительно быстро выпала из компании, где раньше мое участие казалось само собой разумеющимся. На их тусовки я больше не ходила, и в скором времени они перестали расспрашивать меня о причинах. Моя последняя весна в Лунде прошла в таком же одиночестве, как школьные годы. И все же это было одиночество другого сорта. Благородная жертва ради иллюзорного ощущения целостности бытия. Я нашла часть себя, которой мне прежде не хватало, и испытывала чувство воссоединения.

Никто так внимательно не считает часы, как разлученный со своим возлюбленным. Время никогда не идет так медленно и не кажется таким пустым. Прошло пять недель, прежде чем мы встретились вновь на станции Несшё. Мать Кристера оплатила и билеты на поезд, и ночь в отеле. Мне такой подарок казался немыслимым, но Кристер объяснил: мать была только рада, потому что после встречи со мной он почувствовал себя намного лучше.

Я восприняла эти слова как яркое подтверждение любви.

Однако выходные прошли не так, как я себе представляла. После долгих недель разлуки нам предстояло оправдать ожидания друг друга. Я строила фантазии о нашем воссоединении, но под защитой расстояния легко забыть нервозность, которую испытываешь, когда на карту поставлено твое сердце. После спешных объятий на перроне Кристер начал говорить о вещах, не имеющих совершенно никакого значения. Посмеялся над странной шляпой прохожего и прокомментировал заголовок о покушении на Папу Римского на первой полосе газеты «Афтонбладет». Предложил выпить кофе – а в моих фантазиях должен был немедленно уединиться со мной в отеле. Куда делось вожделение, пронизывавшее его многочисленные письма ко мне? У нас в распоряжении были лишь вечер и ночь. А потом – вновь четыре недели разлуки.

Взяв еще чашку кофе, он рассказал о запланированной на лето выставке. Художественная галерея упросила его расширить ассортимент работ, и все его время теперь было посвящено живописи. Вначале я слушала с большим вниманием, вникая во все подробности, которыми изобиловал его рассказ, но постепенно недоумение взяло верх. Созданный мною образ Кристера не соответствовал действительности. Наши письма и телефонные разговоры переполняло страстное желание быть вместе, а сейчас появился незнакомый мне тон самоутверждения. Я гнала прочь разочарование, воскрешая образ того, которого любила. Того, кто стал мне лучшим другом, источником моего существования и надежд на будущее.

Мы поужинали в китайском ресторане. Взяли ассорти из четырех небольших блюд и бутылку вина. Только после этого мы занялись любовью, и я наконец почувствовала ту неразрывную связь, которая наполняла всю мою жизнь, пока я была в Лунде, а он – в Стокгольме.

Ночью я лежала, не смыкая глаз, пытаясь остановить время. Как только наступит утро, мы расстанемся, и расстояние опять будет пробуждать во мне смятение.

Ведь где гарантия, что он будет все так же любить меня? Когда я исчезну с глаз долой, в его поле зрения может попасть другая. Более обаятельная. Я была уверена: моя жизнь закончится, стоит мне только утратить его любовь. Так многое теперь потеряло для меня свое прежнее значение.

И тем не менее я успела заметить новые стороны Кристера, от которых у меня засосало под ложечкой. Официант недостаточно проворно подготовил счет, горничная забыла выбросить мусор из корзины – такие мелочи пробуждали в нем злость и не обходились без выговора. А еще он поджимал губы и отводил взгляд в тех редких случаях, когда наши точки зрения не совпадали. Казалось, Кристер в точности знал, как лучше всего испугать меня и заставить заискивать, чтобы вновь обрести его расположение. Но стремление оказаться в его объятиях перевешивало все сомнения. Чаще все было хорошо, и его мрачная унылость и непредсказуемый нрав лишь раззадоривали меня. Я была уверена, что моя любовь постепенно изменит его. В тот день, когда я заслужу его доверие, он перестанет обороняться и станет таким, каким в глубине души был всегда.

Я наконец достучусь до него.

Месяц спустя я в последний раз прибрала свою студенческую комнату. Мои годы в Лундском университете подошли к концу. Расставание, которое раньше так страшило меня, уже больше не вызывало у меня тоски – в Стокгольме меня ждал Кристер и наше общее будущее. Оставалось несколько недель до начала археологической экспедиции на Готланд, Кристер собирался поехать со мной и заниматься живописью, а до отъезда мы решили, что я поживу с ним у его мамы. По описанию, квартира была просторной. К тому же мама Кристера все дни напролет проводила в своем магазине одежды, а вечерами он планировал показывать мне свои любимые места в Стокгольме.

Но прежде всего нас ждала выставка работ Кристера. Он так детально описывал свои картины, что мне казалось, будто я сама их видела – в письмах и телефонных разговорах мы постоянно возвращались к теме вернисажа. Временами Кристер, падая духом, становился раздражительным, ему мерещилось, что все его работы никуда не годятся и будут раскритикованы прессой и искусствоведами. А минуту спустя, переполненный оптимизмом, он уже был готов завоевывать мир своим творчеством. Невероятный энтузиазм Кристера, граничивший с манией, вызывал у меня двойственные чувства. С одной стороны, его целеустремленность притягивала меня, с другой – я завидовала этой страстной сосредоточенности, потому что сама могла думать только о нем. Может быть, я даже ревновала его?

С момента моей последней поездки в Стокгольм прошло три года. Родители уехали из Аспуддена, сменив его на квартиру с сопровождаемым проживанием – мамин тромб привел к сосудистой деменции, и папе пришлось выйти на пенсию досрочно, чтобы за ней ухаживать. Иногда я звонила им. У папы был номер телефона студенческого общежития, и я много раз уверяла его, что он может звонить мне, когда угодно, но он говорил, что не хочет мешать мне. Во время коротких телефонных разговоров мы никогда не обсуждали серьезные вопросы – темы маминой болезни и Дороти были под запретом, а когда я спрашивала, могу ли поговорить с мамой, она либо спала, либо отдыхала.

Потом я чаще всего была благодарна отцу за быстро законченный разговор. От этих звонков у меня оставалось лишь смутное чувство подавленности, не проходившее весь вечер.

В Стокгольме мое воссоединение с Кристером прошло проще. Возможно, потому что я понизила уровень ожиданий. Всего за несколько месяцев я перестроила свою жизнь, и теперь она полностью крутилась вокруг возлюбленного, не оставляя места разочарованиям. Приняли меня с размахом. Кристер встречал на перроне с охапкой роз, а по дороге, в такси, куда погрузили весь мой скарб, мы сидели на заднем сиденье и целовались.

В огромной квартире на Тегнергатан нас ждала мама Кристера, приготовившая ужин из трех блюд.

– Ну, наконец-то мы с тобой встретились, Будиль. Я наслышана о тебе. Добро пожаловать! Меня зовут Лиллиан, полагаю, Кристер уже обо мне рассказывал. – Она наклонилась, чтобы поцеловать меня в щеки, и я, не поняв намерения, отступила на шаг назад. Моя оплошность, похоже, смутила Кристера, но его мама не стала заострять на ней внимание, сказав: