с родителями. Я правда очень сожалею, что скрывала это от тебя, но надеюсь, ты поймёшь, что я всего лишь пыталась не добавлять ещё одно бремя в твою жизнь, если не будет крайней необходимости.

Уилла открывает рот, но я продолжаю переть вперёд.

— К тому же, в этом ничего страшного. Ну то есть, много людей (более 130 миллионов, на самом деле) живут с хронической болезнью, и это только в Соединённых Штатах. Ты это знала? Типа, более 40 % американцев хронически больны. Это не идеальная ситуация, но я правда в порядке. Я в норме…

— Руни, — Уилла перебивает меня и сжимает мою ладонь. — Сделай глубокий вдох.

Я подчиняюсь.

— Я хочу очень крепко тебя обнять, — говорит она, смаргивая слёзы. — Но у меня такое чувство, что мне не стоит выжимать из тебя всё дерьмо, когда ты чувствуешь себя не очень хорошо.

— Пожалуй, не стоит. Если только ты не хочешь рисковать и выдавить из меня дерьмо в буквальном смысле.

Следует долгая пауза. Затем первый взрыв смеха Уиллы, такого громкого и яркого.

— О Господи. Я хуже всех.

— Смейся, засранка! Хотя засранка тут — моя задница.

— Руни! — визжит она и хохочет ещё сильнее. Теперь мы обе смеёмся, но в этом звуке слышатся слёзы — тот самый смех сквозь слёзы, который мы не раз делили с первого курса. И это лучшая дружба, не так ли? Дружба, которая позволяет смеху и слезам держаться за руки, где скорбь и благодарность могут быть друзьями, а не врагами.

Солнце поднимается выше над горизонтом, и до нас доходит новая волна света. Когда наш смех стихает, лицо Уиллы делается серьёзным. Она обхватывает ладонями мои щёки и говорит:

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты не скрывала это от меня. Но я люблю тебя очень сильно, и я знаю, что ты всего лишь хотела защитить меня, когда… — она сглатывает и смаргивает слёзы. — Когда моя жизнь разваливалась на куски.

Я киваю.

— Я не хотела, чтобы ты беспокоилась. Тогда. Сейчас. Когда-либо. Пожалуйста, не надо, Уилла. Я правда в порядке…

— Ты не обязана быть в порядке, — твёрдо говорит она. — Ты не обязана быть «в порядке» для того, чтобы между нами всё было хорошо, Руни. Тебе дозволено переживать тяжелые времена, испытывать боль, ведь ты столько бл*дских лет давала мне возможность для того же.

Я вытираю глаза, когда слёзы катятся по щекам.

— Просто я никогда не хотела, чтобы ты беспокоилась.

— Я буду беспокоиться, — мягко говорит она, удерживая мой взгляд. — И это тоже нормально. Ты не несёшь ответственности за мои чувства. Я имею право беспокоиться о тебе, потому что я люблю тебя. И я скажу, что годы работы с психологом помогли мне справиться не только с горем и дерьмом из детства. Они помогли мне справиться со всевозможными сложностями, которые возникают при попытках поддерживать здоровые отношения. Контроль своего беспокойства за мою лучшую подругу только что добавился в этот список, и это хорошо.

Я свешиваю голову и делаю глубокий вдох.

— Ты вызываешь у меня такое ощущение, будто мне надо к психологу.

— О, тебе надо, — говорит Уилла, откидываясь назад. — Всем надо. Визиты к психологу должны быть такими же распространёнными, как периодические медосмотры и посещение стоматолога. Как это ты не посещаешь психолога? Ты же убедила меня записаться.

— Уф, — я ставлю кружку на свой живот, наслаждаясь приятным теплом, просачивающимся через кофту. — Я продолжаю твердить себе, что запишусь. Но потом я была так занята с юрфаком, а до этого был колледж и футбол. У меня всегда был повод избегать этого. Потому что если я пойду, мне придётся говорить о Марго. И о Джеке. И о моём дисфункциональном детстве. А мне очень не хочется. Но я знаю, что надо это сделать.

Уилла отпивает кофе и кивает.

— Родители — это сложно. Поверь мне, я знаю, что говорить об этом дерьме вовсе не весело. Мне пришлось проработать вещи, которые мама говорила и тем самым создавала нездоровые модели, и копать в это было непросто, особенно когда её нет рядом, чтобы это обсудить, но оно того стоит. Это сделало меня более хорошим человеком.

Глянув на Уиллу, я говорю ей:

— Я горжусь тобой.

— Я сама собой горжусь, — отвечает она.

— И я прошу прощения за то, что я испортила настроение нашей встречи.

— Ты ничего не испортила, Ру, — она нежно улыбается. — Я хочу поддерживать тебя. Как ты поддерживала меня на протяжении всей учебы в колледже. Ну то есть, помнишь, как было после смерти мамы? Тебе буквально приходилось заводить меня в душ, потому что я настолько погрузилась в депрессию, что даже не мылась.

— Но это дру…

— Это не другое. Это — быть человеком. Это существование. Это дружба. Мы любим друг друга. Мы по очереди поддерживаем друг друга.

Я смотрю в свой чай и тяжело вздыхаю.

— Ты права, — глянув на неё, я смотрю ей в глаза и хмуро дуюсь. — Извини, что я скрывала это от тебя. Простишь меня?

Она большим и указательным пальцем сдвигает уголки моего рта вверх, превращая гримасу в улыбку, и улыбается в ответ.

— Прощена. Я тронута тем, почему ты скрывала это от меня, но мне всё равно хотелось бы знать. Потому что тогда я могла бы быть более хорошей подругой для тебя.

Я обнимаю её.

— Ты невероятная подруга.

Она обнимает меня в ответ, затем отстраняется.

— Ну, я бы сказала, что большую часть времени я не слишком плоха, но… я задолжала тебе извинение за один из моих не самых блестящих моментов.

— Что ты имеешь в виду?

Она прочищает горло и натянуто улыбается.

— Я говорила об этом с моим психологом, и я практически уверена, что её это рассмешило (она скрыла это за кашлем). Но она сказала мне, что я не могу контролировать людей через моё сводничество. Даже если это, типа, обряд посвящения в Бергманы. Так что… я прошу прощения за шарады в сентябре. Девочки — дамы, то есть… ну, мы… подкинули эту бумажку со словом «поцелуй», когда была твоя очередь.

— Я догадалась. Что мне не понятно, так это зачем? Вы думали, что после того, как я атаковала губы Акселя, мы просто вдвоём уедем в закат?

— Прости, — говорит она с лёгким отчаянием. — Просто вы двое годами ходили друг вокруг друга. Мы подумали, может, вам нужен всего лишь лёгкий тычок… — её голос умолкает, пока она смотрит на меня. — Я не буду выдумывать оправдания. Я просто скажу, что сожалею. Прости, что я пыталась