Отпив глоток, маклер начал развивать эту тему, но Уэксфорд решил, что не даст увести себя в сторону. Невозможно было не заметить, что Френсхем Пытается оттягивать их разговор как можно дольше.

— Не могли бы мы поговорить о мистере Айсоре Суоне, сэр?

Френсхем резко оставил тему испанских имен и сказал вяло:

— Я не видел Айвора много лет, с тех пор как мы с ним закончили Оксфордский университет.

— Да, но, может быть, вы все-таки помните его?

— Прекрасно помню, — сказал Френсхем. — Не забуду никогда.

Он встал и пересек комнату. Сначала Уэксфорд подумал, что тот собирается принести фотографию или какой-то документ, но потом понял, что Френсхем находится во власти сильных эмоций. Он повернулся спиной к старшему инспектору и какое-то время не двигался. Уэксфорд молча смотрел на пего. Его нелегко было привести в замешательство, но и он не оказался готов к тому, что произнес Френсхем. Неожиданно повернувшись и странно посмотрев на Уэксфорда, тот спросил:

— Его чело по-прежнему венчает венок из листьев винограда?

— Простите?

— Разве вы никогда не видели или не читали «Гедду Габлер»? Не важно. Мне, естественно, захотелось задать этот вопрос об Айворе. — Френсхем был пьян, но в том состоянии опьянения, когда язык развязывается, но не заплетается. Он вернулся к своему креслу и поставил локти на его спинку. — Айвор был необыкновенно красив тогда, такой бледный золотисто-коричневый Антоний. Он мне очень нравился. Нет, неправда. Я любил его… всем сердцем. Он был очень ленив и… невозмутим. Казалось, он никогда не знал, сколько времени, или вообще не принимал время в расчет. — Френсхем говорил так, как будто забыл о присутствии Уэксфорда или о том, кто Уэксфорд такой. Он потянулся за своей рюмкой бренди. — Такое безразличие ко времени, такая величественная праздность очень привлекательны. Я часто думаю о том, что скорее это ее качество, а не религиозный пыл, заставили Христа превозносить Марию и осуждать Марту, суетливую, вечно занятую труженицу.

Уэксфорд ничего не услышал нового о характере Айвора Суона, который, как ему казалось, он уже понял, но не хотел перебивать Френсхема в середине его рассуждений, как спиритуалист не решается прерывать излияния медиума, находящегося в трансе. Он чувствовал, как, наверное, и тот спиритуалист, что так делать было опасно.

— За ним постоянно увивались толпы девиц, — продолжал Френсхем. — Некоторые из них были красавицами, и все — интеллектуалками. Я говорю, конечно, о девушках из Оксфорда. С некоторыми из них он спал, но никогда никуда не приглашал, даже где-нибудь посидеть и выпить. Он себя не обременял. Он любил говорить, что не любит умных женщин, потому что они пытаются заставить его разговориться. Однажды я сказал ему, что та, на которой он женится, должна быть безмозглой идиоткой, которая станет его обожать, опекать, и единственное, что ей будет нужно, — это чтобы Суон был с ней. Не он женится на пей, а она женит его на себе, потащит его к алтарю, несмотря ни на что. Я читал в газете, что Айвор женился. Она такая?

— Да, такая, — кивнул Уэксфорд. — Абсолютно такая.

Френсхем тяжело опустился на стул. Теперь он выглядел уничтоженным, словно на него нахлынули тяжелые воспоминания. Уэксфорд подумал, уж не являлись ли они с Суоном любовниками, но потом решил, что это не так. Может быть, Френсхем и готов был к этому, по Суон не захотел бы обременять себя.

— Я так никогда и не женился, — сказал Френсхем. — Я был помолвлен с той девушкой, Аделаидой Тернер, но это так ничем и не кончилось. Помню, что Айвор не хотел, чтобы она ехала с нами на каникулы, да и я не хотел, на самом деле не хотел тогда. Он сказал, что она будет нам мешать. — Френсхем заново наполнил свою рюмку и сказал: — Боюсь, что не смогу бросить пить. Обычно я пью не очень много, но стоит мне начать, я уже не могу остановиться. Обещаю вам, что не дам поставить себя в глупое положение.

Кто-то мог бы сказать, что он уже делает это. Уэксфорд был не настолько жесток. Он почувствовал жалость к Френсхему, и еще большую, когда тот неожиданно сказал:

— Не знаю, точно ли я обрисовал вам характер Айвора или нет. Понимаете, хотя я не встречал его двенадцать лет, я часто вижу его во сне, не реже чем раза три в неделю. Наверное, это звучит очень глупо, я никому не рассказывал об этом раньше. Я говорю об этом сейчас, потому что больше не знаю, каков истинный Айвор и тот Айвор, которого создало мое воображение. Эти два образа так переплетаются, что слились в один.

Уэксфорд сказал мягко:

— Расскажите мне о каникулах. Расскажите о Бриджит Скотт.

— Ей было всего одиннадцать лет, — сказал Френсхем. Его голос был более нормальным и ровным, когда он говорил не о Суоне. — Но выглядела она значительно старше, по меньшей мере лет на четырнадцать. Это звучит абсурдно — сказать, что она влюбилась в него с первого взгляда, но так оно и было. И конечно, в таком возрасте она не умела скрывать свои чувства. Она все время приставала к Айвору, звала плавать, хотела, чтобы он сидел рядом с ней в холле. Бриджит даже спросила свою мать — и мы это слышали, — не может ли он подняться и пожелать ей спокойной ночи, когда она ляжет спать.

— И как Суон выходил из подобного положения?

— Просто не обращал внимания. Так же точно он относился к Аделаиде. Правда, Айвор обычно отвечал Аделаиде, когда она обращалась к нему, а с Бриджит вообще почти не разговаривал. Он говорил мне, что она мешает ему, и однажды, я помню, так прямо сказал и ей.

Френсхем откинулся назад и тяжело вздохнул. Его глаза на секунду закрылись, и он открыл их опять с видимым усилием.

— Тот коронер, — продолжил он, — был старый, как гриф. Я не хотел предавать Айвора. Они заставили меня рассказать о том, какой он пловец. У меня не было выбора. — Тяжелые веки снова опустились. — Я чувствую себя иудой.

— Что произошло в то утро, когда Бриджит утонула?

Глаза Френсхема продолжали оставаться закрытыми, и теперь он с трудом ворочал языком.

— Я никогда не ходил ловить рыбу с Айвором. Я никогда не был ранней пташкой. А Айвор был. Вы подумаете, что такой человек, как… человек, как он, ложится спать поздно и поздно встает. Айвор всегда вставал в шесть часов. Он спал днем, конечно, если у него появлялась такая возможность. Он мог спать где угодно. Он просто любил раннее утро и природу, этот покой и свет. — Френсхем издал странный звук, похожий на всхлип. — Он любил цитировать строки Дэвнса: «Да разве это жизнь, когда в текучке дел не можешь замереть, предавшись созерцанью?»

— Расскажите дальше про то утро.

Френсхем сел прямо, и, наклонившись вперед, поставил локти на колени, и оперся подбородком на сцепленные руки.

— Не знаю. Меня там не было. Проснувшись, я услышал, как кричали люди в коридоре, за дверью моей комнаты. Они бегали по коридору и кричали. Можете себе представить? Я вышел из комнаты. Ее мать была там, она кричала, и этот бедный старик, Скотт.

— Старик? Отец Бриджит?