Фрау Дрейер продержали там несколько часов, потом белокурый однорукий обершарфюрер отвел ее в какую-то маленькую комнату, где двое мужчин в штатском спросили ее, не говорила ли она кому-нибудь, что фюрер дурак.

— Разумеется, — сказала она нам, — я сразу же ответила, что нет. Что кто-то распускает обо мне отвратительную ложь. Тогда они спросили, не постараюсь ли я помочь им, поскольку их обязанность разбираться в таких делах, убеждаться, что никто не говорил ничего плохого о фюрере, и в конце концов любезно предложили мне не спешить и попытаться вспомнить, что именно я говорила.

— Не говорили вы своей соседке фрау Беккер, что, по вашему мнению, фюрер поступил глупо, начав эту войну? — спросил ее Билерт.

— Да, — ответила она, — я сказала это и готова повторить. По-моему, эта война просто безумие.

Тут, к ее изумлению, они от души рассмеялись, и один из них записал ее слова на листе бумаги.

— Вот, видите, фрау Дрейер, все, как мы говорили — вы назвали фюрера дураком.

Тут она опешила; стала уверять их, что, назвав войну глупостью, она не имела в виду, что фюрер дурак. Она не хотела — не могла…

— Однако согласитесь, — настаивал Билерт, — глупые поступки совершает глупый человек, следовательно, дурак.

Она была вынуждена согласиться с логичностью этого утверждения.

— Но, как сказала ему, я не единственная, кто говорил такие вещи. Их говорят все. Я только повторила то, что слышала.

Разумеется, Билерт тут же принялся спрашивать, кто говорил их, где и когда.

— Ну, для начала герр Гельбеншнайд, начальник станции. Я часто от него слышала, что с Германией не случалось ничего хуже этой войны. Потом фрау Дитрих, медсестра у мозольного оператора. Она совсем недавно сказала мне, что лучше бы эта война совсем не начиналась, и чем скорее мы потерпим поражение, тем лучше, насколько это касается ее. А затем…

В своей недогадливости она продиктовала целый список фамилий жадно писавшему напарнику Билерта, который тут же передал его обершарфюреру — очевидно, для немедленных действий.

— А потом, — с недоумением сказала фрау Дрейер, — они спросили, не была ли я пациенткой психиатрической лечебницы.

— А кстати, — спросил, обернувшись, Порта, — были?

— Нет, не была, и вопрос показался таким странным, что я испугалась и расплакалась. Сказать по правде, — доверительно призналась фрау Дрейер, — я боялась, как бы меня не оштрафовали. За то, что говорила чего не следовало — хоть и не сознавала, что это дурно. Я спросила, нельзя ли принести извинения, а не платить штраф, у меня только вдовья пенсия, понимаете, мне это накладно. И они отнеслись ко мне очень любезно. Сказали, что платить штраф не придется, чтобы я не беспокоилась, и что они примут мои извинения от имени фюрера. Затем, помню, они стали очень дружелюбными и начали расспрашивать меня о моих мальчиках. Так интересовались ими, что я забыла обо всем прочем! Мы говорили о том, о сем, и оказалось, что герр Билерт хорошо знает Бента, который был самым близким другом моего Курта в прежние дни. Бент стал оберштурмфюрером СС и часто заходил к нам, когда Курт был в отпуске. Такой смелый мальчик, на груди целый ряд орденов, и все-таки, знаете, тоже настроен против этой войны. Помню, однажды перед днем рождения Курта, перед тем как батальон отправили на фронт, Бент говорил мне, что фюрер только человек, не бог, и что, как все люди, иногда ошибается. А что касается Гиммлера — передать не могу, как они с Куртом сердились, когда кто-то упоминал о нем! Можно было подумать, этот бедняга нанес им какую-то личную обиду! Знаете, я помню…

— Постойте, — перебил, хмурясь, Старик. — Вы не рассказывали ему все это, а? Не рассказывали Билерту?

— Рассказывала, — беспечно ответила она. — Им было очень интересно, понимаете, и герр Билерт сказал мне, что Бент всегда был очень умным мальчиком, что его способности попусту пропадают на фронте, что они вызовут его в Гамбург и дадут ему повышение. Я хотела тут же написать Бенту, известить его, но они сказали, что не надо, что собираются устроить ему сюрприз.

— Конечно, — угрюмо согласился Старик. — И о чем еще вы говорили, пока были там?

— Ну… — Фрау Дрейер наморщила лоб, стараясь вспомнить. — Говорили о моем племяннике Дитрихе. Знаете, он учится на богослова. Видимо, герр Билерт почему-то счел, что он мог говорить плохие вещи о фюрере. Просил меня сказать, что говорил Дитрих, и я ответила, что не припоминаю, чтобы он что-то говорил. Тут герр Билерт, сильно рассердился и закричал на меня; я не могла понять, чем вызвала его неудовольствие, а другой человек укоризненно покачивал мне головой, и я пришла в такое замешательство, что не знаю, что бы сделала, если б телефон герра Билерта не зазвонил. Они оба выбежали с пистолетами, и я сидела в одиночестве, пока не пришел другой человек и не увел меня.

— Увел сюда? — спросил Легионер.

— Нет, — ответила фрау Дрейер. — Меня заперли в какой-то маленькой комнате, а потом пришли за мной и снова отвели к герру Билерту. Тут они записали все, что я говорила, и дали мне на подпись. — Она улыбнулась. — Когда я расписалась, снова подобрели. Дали мне кофе с кексом и сказали, что нужно обо мне позаботиться.

Мы безмолвно смотрели на нее. Просто не верилось, что на свете может существовать такая наивность.

— Интересно, скоро ли приедет за мной машина?

Она обратила свою жалобу к Старику, тот невнятно пробормотал что-то ободряющее и поглядел на нас. Мы зашаркали ногами и опустили взгляды.

— Когда у вас будет свободное время, — любезно сказала фрау Дрейер, — вы должны заглянуть ко мне в гости. Дайте знать заранее, я постараюсь испечь для вас ореховый торт. Мои ореховые торты нравятся всем мальчикам.

Мы промямлили слова благодарности, она улыбнулась нам, закивала головой на хрупкой шее, и тут, к нашему несказанному облегчению, веки ее опустились, и она погрузилась от усталости в сон, негромко, мерно похрапывая.

Порта закончил укладывать свои крапленые карты. Предложил поиграть, и мы согласились при условии, что воспользуемся колодой Барселоны.

Два часа спустя мы все еще играли — так увлеченно, что было почти невыносимо покидать стол даже на то время, чтобы сходить в туалет. Фрау Дрейер продолжала спать.

Игру нарушил нетерпеливый стук в дверь. Барселона пошел открыть, перед ним предстали двое людей в форме СД с автоматами.

— Хайль Гитлер! — сурово приветствовали они его. — У вас Эмилия Дрейер?

При звуке своего имени старушка проснулась. И заспанная, заковыляла к ним.

— Это машина за мной?

— Да, фрау. За вами. Собирайте вещи и пошли. Отвезем вас в Фульсбюттель.

— Фульсбюттель? — Она заколебалась. — Но я не хочу в Фульсбюттель. Я хочу домой.

Один из конвоиров засмеялся.

— А разве мы все не хотим?

— Но герр Билерт сказал…