— Есть сподвижки? — спросил я у ее врача заглянув в кабинет.

Тот только плечами и пожал.

— Я больше не вижу смысла держать тут вашу жену. Конечно, вы платите хорошие деньги… Но смысл? На природу ее надо, на солнышко, в реабилитационный центр, весной дышать.

Я все еще приходил к жене редко. Отчасти потому, что работа и Катя отнимали все свободное и не свободное время. Отчасти потому, что хотел выбить ее из зоны комфорта. А еще — потому что стыдно. Что она здесь, в четырех стенах заперта, а все мои мысли не о ней. Занята моя голова другим целиком и полностью.

Я откровенно блефовал, сказав о том, что признаю Дашу недееспособной. Прощупывал. Сейчас у меня папка документов, которые Даше требуется подписать, и она их подпишет, чего бы это мне не стоило. На кону стоит жизнь ребенка, все риски я взвесил — да и что здесь можно было взвешивать вообще?

Привычно не торопясь, оттягивая тягостный разговор поднялся по ступеням. Потом уже сам на себя разозлился, коридор преодолел стремительно, в несколько широких шагов. Рывком распахнул дверь. И замер обескураженный.

— И давно ты ходишь? — спросил я.

Из меня буквально сочилась едкая горечь напополам со злостью. Дашка обернулась, меня увидела, лицо ее некрасиво скривилось, словно рябью подернулось. Плакать будет, со злостью подумал я. Главное, чтобы не решила падать в обморок, на рыцарские жесты меня может и не хватить сейчас. Не в этот момент.

— Слава…

— Когда. Ты. Начала. Ходить.

Говорю именно так, чеканю слова, словно точками делю. Это помогает не сорваться — нужно просто дозировать свою ярость. Даша слава богу решила не ломать комедий и в обморок падать не стала. Вполне уверенно дошла до кровати, села, накрыла ноги одеялом, а лицо в ладонях спрятала. И оттуда уже сказала глухо.

— Три недели.

Я сдержал мат. Как выяснилось, я вообще над многим в себе властен. Я могу сдержать злость, ярость, перетерпеть боль. Только Янка проделывает бреши в моей обороне, она всегда это умела. От нее защищаться не получалось.

Сажусь в кресло — я спокоен. Разглядываю папку документов в своих руках — ровные ряды букв, в них будущая судьба моего ребенка. Его жизнь. Мотаю назад, вспоминаю. Три недели назад Илье готовились делать химию. Катька как раз вошла во вкус и начала верещать. Я чуть не проебал тендер. Я разрывался между всеми ними — Яна, Дарья, двое моих детей, работа. Я не жалуюсь — моими руками моя жизнь же и запутана. И я отнюдь не пытаюсь повесить маленького младенца на женщину, которая пережила удаление матки, сепсис и искусственную кому. Для этого у нас есть няня. Но, блядь… Вспоминаю, как беззубо Катька улыбается Яне, как тянется к ней, явно выделяя из всех прочих людей и снова злюсь. Мне кажется, что Даша украла у моей дочери мать.

— Теперь ты меня бросишь, да? — я только глаза закатываю, а Даша продолжает. — Мне просто страшно так, Ярослав, ты не представляешь. Столько всего случилось… А ты думаешь только о них. О своей бывшей жене и ее сыне. Слава, он даже заболел словно специально, словно перетягивая твое внимание на себя!

Кажется я отчетливо скриплю зубами. Еще кажется — еще немного и я стисну зубы так, что они рассыпятся в крошку.

— Даша…

— Если ты бросил их, то нужно бросать до конца, — торопливо говорит она, слово фразу заранее наизусть заучила.

Я думаю бесполезно напоминать ей, что решение мы принимали оба. Вдвоем. Дашка всегда была слабой и податливой, но я старался подстраиваться и не давить на нее слишком. Я давно решил, что пора возвращаться в жизнь своего сына, хватит довольствоваться редкими фотографиями от Елагина. Беременность Даши несколько смешала планы, но и тут жена меня поддержала. Сказала, что знакомиться с Ильей нужно до того, как родится дочка. Чтобы он успел побыть единственным моим сыном хотя-бы несколько месяцев. Сейчас понимаю — она просто вторила мне.

Но мне по прежнему ее жаль. Она разбита. Уничтожена. Сейчас я не могу просто взять и доломать ее до конца, словно бракованную куклу. Нужно что-то делать с ней, нужно приучить ее снова не бояться жизни, не прятаться от нее за дверями палаты.

— Это разрешение на донорство, — говорю я и бросаю папку на постель. — Тебе нужно подписать.

Она даже не смотрит на документы. Смотрит на меня. Я снова чувствую жалость. А еще — брезгливость. Даша словно бездомный котенок, грязный и блохастый, которого вроде и жалко, и на руки взять противно. Разница только в том, что Даша, прячась за больничными стенами вновь расцветает.

— А если я подпишу их, ты меня не бросишь?

— Ты даже не спросишь, не опасно ли это для Кати?

Не опасно. Я знал. Сам костный мозг брать не будут, материал возьмут из переферийной крови, сначала подготовив Катю. Так ей не придется делать наркоз. Но Даша этого не знала. Я снова сержусь, мне хочется, чтобы за Катю сражались так же, как Яна за нашего сына. Эта маленькая девочка вполне этого заслуживает.

Я смотрел на Дашу и не находил слов. А слова нужны были, какие-то особенные, важные, чтобы донести до жены всю серьезность ситуации, позволить заглянуть в пропасть, в которую мы, судя по всему, летим.

— Ты же хороший, — сказала Даша. — Я знаю. Они не знают, они тебя никогда не ценили. Ты им не нужен.

Зато мне они нужны. Все эти годы четко понимал. И понимал, что не сбежать от этого, пусть и больно резало то, что так легко от меня отказались.

— Подпиши документы, Даша, — попросил я. — А потом будем собирать твои горшки цветочные и коврики. Всему этому не место здесь, ты же понимаешь? Я тебе сегодня найду хороший реабилитационный центр. Будешь заниматься с психологом и проходить все процедуры. А потом мы поговорим. Поняла?

Дашка кивнула и все же подписала. Ставила витиеватую подпись на каждой странице даже не вчитываясь в то, что там написано. Я забрал хрусткие документы и спустился к врачу Даши. Произвел очередную оплату и договорился о выписке. От него получил кипу буклетов с рекламой подходящих нам вариантов. Нет, я не собирался сплавить жену в психушку. Мне кажется, там просто доломали бы ее. Я планировал поставить ее на ноги, надеялся, что ей вернут жажду жизни. Дальше — не загадывал пока.

Только понимал, что все эта ситуация — ловушка. Как капкан, стальные челюсти которого сомкнулись на моей ноге, да так, что не разжать. И четко понимаешь — без потерь не выбраться. Придется резать по живому. Я даже посмотрел на проблемную свою, больнючую ногу, словно воочию представив, как перепиливаю тупым ножом неподатливую плоть.

Я перекатывал ситуацию со всех сторон весь день. Подходил и так и эдак. Потом заставлял себя думать о хорошем — о том, что все документы у врача, что Катю начнут подготавливать к процедуре. А затем вновь возвращался к тому, что настала пиздец, какая жопа.

— Я дома! — сказал я входя.

В качестве компенсации за регулярные опоздания сегодня вернулся на час раньше. Няня ушла, позволив мне сначала принять душ — щедро. Катька не спала и не плакала даже — лежала пузом на своем развивающем коврике и гипнотизировала взглядом погремушку. Погремушка, вот же бестыжая, приближаться сама отказывалась.