Ответа юмористки я не услышал, потому что выскочил в коридор, вытащил телефон и, не посмотрев на экран, сказал:

— Слушаю.

— Вы мне звонили? — спросил усталый женский голос. — На телефоне несколько пропущенных вызовов с вашего номера.

— Наверное, да, — на всякий случай согласился я, — представьтесь, пожалуйста.

— Мария Борисовна Вахрушина, — ответила незнакомка.

— Лучшая подруга Надежды Васильевны, — обрадовался я.

— Да. А вы кто? — удивилась собеседница.

— Иван Павлович, дворецкий, служу в усадьбе Винивитиновых‑Бельских.

Мария Борисовна рассмеялась:

— Дворецкий? Совсем они в князей заигрались. Ох, простите, я не хотела никого обидеть.

— Мне бы хотелось с вами встретиться, — сказал я. — Желательно как можно быстрее, лучше прямо сейчас. Понимаю, уже поздно, но днем мне очень сложно уйти с работы.

— Да вы понимаете, я прилетела в Москву всего пару часов назад, — принялась отнекиваться Вахрушина. — Отсутствовала долго, работаю в Италии няней, еле‑еле у хозяев отпросилась. Вы же наверняка знаете, как прислуге любят отпуск давать. Итальянцы жадные, с трудом себе четырнадцать дней выторговала. Давайте завтра, а? И непременно возьмите две фотографии, детскую и нынешнюю.

Последняя фраза Вахрушиной показалась мне загадочной, но я решил ничего не уточнять.

— Хорошо. Можно позвонить вам часов в семь утра? Или вы планируете поспать?

— Уже проснусь, звоните, — разрешила собеседница и отсоединилась.

Я положил телефон в карман, попытался вспомнить, куда спешил, бездумно прошел по коридору до библиотеки, зевнул и решил взять почитать что‑то новенькое.

Начал бродить от шкафа к шкафу. Чехов, Бунин, Куприн, Лесков, Толстые в полном наборе… Спору нет, все перечисленные писатели великолепны, но я от них слегка устал. Хотелось чего‑то эдакого, новенького, интересного и простого, без особых размышлений. Может, Альфонс Доде[8]? Нет‑нет, мне у него нравится только «Тартарен из Тараскона». Я вздохнул и посмотрел на один из портретов, украшавших простенок между шкафами.

Купец Бельский не обладал большим художественным вкусом, заполонил дом картинами, в том числе пейзажами и натюрмортами, написанными ремесленниками. Но Алексей‑то Винивитинов весьма талантливый скульптор, получил хорошее образование, посещал музеи и разбирался в искусстве. Как он мог заказать этот китч? Вот передо мною изображение круглощекого мужчины в парадном мундире. Белый сюртук, золотые эполеты, перевязь через грудь, на ней большой орден и еще несколько наград поменьше рядом. На голове у генерала (мне почему‑то показалось, что человек на портрете является именно генералом) парик из завитых напудренных волос. На стене сбоку висит календарь, на листке дата «1 мая 1726». Похоже, живописец пытался уверить, что сие произведение написано во времена царствования императрицы Екатерины Первой. Уж не знаю, были ли тогда численники, но оцените остальную композицию по достоинству — военный, находясь при полном параде, сидит за столом и ест суп, возле тарелки на скатерти — краюха хлеба и пара помидоров.

Я потряс головой. Помидоры? Екатерина Первая родилась вроде в тысяча шестьсот восемьдесят четвертом, а скончалась в тысяча семьсот двадцать седьмом году. Во времена ее царствования на Руси и не слыхивали об этом экзотическом фрукте. Нет, я не оговорился, томаты сначала считали фруктами, причем в Россию их завезли лишь в правление Екатерины Второй.

История была такая. Российский посол во Франции доложил императрице, что местные бродяги обдирают растения, посаженные на клумбах, едят диковинные плоды красного цвета, и они им нравятся. А Екатерина, купив для себя Киясовскую волость, назначила там управляющим ученого‑агронома Андрея Болотова и приказала ему заняться разведением тех самых «фруктов». Я очень хорошо помню эту историю, потому что слышал ее от моего отца, Павла Ивановича Подушкина. Он писал любовный роман, действие коего происходило в эпоху царствования Екатерины Второй, и, будучи человеком обстоятельным, тщательно изучил архивные материалы. Как все литераторы, папенька любил рассказывать домашним, как у него движется работа над очередным произведением. Николетте сразу становилось скучно от речей мужа, маменька принималась зевать и вскоре убегала. Маленький же Ваня слушал отца, разинув рот — тот был превосходным рассказчиком.

Я отвернулся от китча в раме. Понимаю, Алексей усиленно творил свою аристократическую родословную. Он назвался князем Винивитиновым‑Бельским и решил создать галерею портретов предков, а натурщиком для них послужил сам. Вон на том холсте скульптор тоже узнаваем, только не сидит за обедом в генеральском мундире, а в домашнем одеянии лежит на софе. Возле дивана стоит круглый столик, на нем горит небольшой ночник, абажур чуть скошен, и видно, что в патрон вкручена электрическая лампочка. А на раме, между прочим, табличка: «Князь Данила Винивитинов‑Бельский. 1615–1658 гг.».

Меня стал душить смех.

Заступив на службу, я обошел усадьбу, но, естественно, рассмотреть в деталях весь интерьер не успел. Огромный дом набит всякой всячиной, и меня в первую очередь заботило, смогу ли я достоверно сыграть дворецкого, поэтому сосредоточился на посуде и хозяйственных мелочах. Правда, уже через день успокоился. Хоть Елизавета Матвеевна и пытается изображать из себя княгиню, она таковой не является, дворецкого до моего появления видела лишь в кино, поэтому уверена, что он должен каждое утро произносить: «Овсянка, сэр», и не заметит ни одной моей оплошности. Если я, конечно, не явлюсь к ужину в плавках, не высморкаюсь в скатерть и не обращусь к хозяйке панибратски «Алло, мамаша…».

Но как же мне жалко, что я ранее не нашел времени полюбоваться на живопись в библиотеке! Ей‑богу, она очень повышает настроение. Надо же, электроосвещение в первой половине семнадцатого века. Просто восхитительно! Если не ошибаюсь, лампочки в России появились где‑то в тысяча восемьсот восемьдесят первом или третьем году. Помидоры во времена Екатерины Первой? Еще лучше.

Продолжая стоять у раскрытого книжного шкафа, я улыбнулся. Вон там, между окнами, еще одна картина. На ней, естественно, очередной «предок» с внешностью Алексея. Он уютно устроился в кресле, на нем халат, ночной колпак, а на коленях, прикрытых пледом, обложкой вверх лежит раскрытый роман Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». Ну и, само собой разумеется, табличка на раме, куда ж без нее: «Князь Андрей Винивитинов‑Бельский. 1484–1572 гг.». Люди добрые, ведь солнце русской поэзии взошло в тысяча семьсот девяносто девятом году!

Придя в полный восторг, я глянул влево и залюбовался другим творением.