Я приму ту силу, что таится во мне и унаследована мною от моих предков. Но все же постараюсь как-нибудь удержать Энни в стороне ото всего этого, постараюсь обеспечить ее безопасность. У нее не должно появиться никаких дьявольских отметин! И никакой магистрат к ней не привяжется. Я сделаю все, чтобы хоть ее спасти от виселицы. Но сама я останусь рядом с матерью, останусь верна себе, даже если мне придется взойти на костер. Я беру мать за руку и говорю:

– Я хочу попробовать то зелье.

* * *

Мы стоим на вершине холма, в небе кипят тучи, из них падают редкие капли дождя, на языке у меня соленый вкус морского бриза. Мать обеими руками держит чашу с неприятного вида густой кашицей, темной, с кисловатым запахом. Я не свожу с этой чаши глаз, а сердце мое бешено колотится в груди.

– Тебе не обязательно это делать, – говорит мама.

– Я готова.

– Учти, это очень непросто. Ты совершенно переменишься. – Она с сомнением качает головой: – Но я могу предложить тебе только это.

– Что я должна делать?

– Хорошенько зачерпни и размажь по коже.

Мои дрожащие пальцы как бы повисают над чашей, и мама ласково их касается.

– Размазывай тонким слоем, – предупреждает она.

Я зачерпываю полную пригоршню. Мазь холодная и липкая. Это моя последняя возможность отказаться, бросить вызов своей судьбе.

– Мам…

– Что?

– Ничего. Просто побудь со мной.

Она целует меня в щеку мягкими губами; я отчетливо чувствую те места, где раньше у нее были зубы. И начинаю растирать мазь по всей руке от плеча.

* * *

Сердце мое несется вскачь, точно необъезженная лошадь, то и дело меняя ритм и скорость. А вот дыхание осталось прежним. Обычные вдох-выдох. Но дышу я медленно. Очень медленно. И чувствую, как воздух, влившись в мои легкие, проходит сквозь все тело, достигая кончиков волос, кончиков ногтей, поверхности кожи. Нигде не задерживаясь, он достигает пределов моего тела и приподнимает меня над землей. Теперь я совсем легкая, ничего не вешу, и никакой тьмы во мне нет.

Небо сперва тонкими ручейками просачивается сквозь мои пальцы, потом обрушивается на меня ливнем. И руки мои сами собой приподнимаются навстречу этому ливню. Я вижу над собой капли дождя размером с мой кулак. Они, скользя, падают вниз и кружатся, как крупные снежинки, такие же мягкие и неторопливые. Я ловлю одну, и она несколько мгновений лежит у меня на ладони, гладкая, холодная, блестящая, а потом вдруг словно взрывается, разлетаясь мелкими сверкающими брызгами. Глядя на это, мне хочется смеяться, и я смеюсь.

Потом поворачиваюсь, чтобы показать это маме. Она рядом. Я ее вижу, но не могу до нее дотянуться. Вижу, как она что-то говорит, но не могу расслышать ни слова. Но ведь она же совсем рядом! И я изо всех сил тянусь к ней, и мои пальцы уже касаются ее лица, но они ничего не чувствуют. Я не чувствую ее. Значит, на самом деле ее там нет? Значит, на самом деле там нет ничего из того, что я вижу?

Земля у меня под ногами то сворачивается, то разбухает, она крутится и вертится сперва не очень быстро, а потом все быстрей и быстрей, так что трава, небо и деревья, вращаясь, сливаются в некую единую полосу, в которой я ничего не могу различить, и наконец земля сбрасывает меня, и я взлетаю прямо в небо и парю в воздухе как птица. Высокие облака качаются и толкают меня боками, на моих раскинутых руках оседают крупные круглые капли дождя и вскоре рассыпаются мелкими брызгами.

А потом я вижу звезды. Они подобны ярким острым осколкам. Они вспыхивают, парят надо мной и падают сквозь мои растопыренные пальцы, оказываясь твердыми, колючими и обжигающими, как угольки, выпавшие за решетку камина. Я открываю рот, хочу крикнуть, и тут же все эти обжигающие звездные осколки всасываются в меня, и теперь я горю изнутри, а вокруг меня непроницаемая черная тьма.

И во тьме я вижу его. Наконец-то! Вот он, мой новый хозяин. Его глаза пылают, а его уста – это бездонная пропасть, в которую можно упасть и падать вечно. Тот огонь, что теперь внутри меня, больно жжется, он может прожечь меня насквозь, и я этого не хочу. И его не хочу. Я хочу света, простора и свободы. Но он открывает рот, и оттуда вылетает огненный вихрь, целые тучи дыма и сажи, и я кричу, ору, умоляю отпустить меня, но меня всю уже окутало его черное дыхание, мои глаза и рот забиты сажей, я ничего не вижу, ничего не слышу – я не слышу даже собственного дыхания, даже биения своего сердца…

Каждый день Дэниел ходил к реке – либо вставал еще до зари, либо выскальзывал из дома ночью, когда всем казалось, что он спит. Но ведьмин камень так и висел там, где он его в прошлый раз оставил.

Он никак не мог понять, почему она не приходит. Может, он ее невольно чем-то обидел или даже оскорбил? Это уже бывало, он ведь такой неуклюжий. А может, она просто передумала и больше не хочет с ним встречаться. Вполне возможно, те часы, которые им довелось провести вместе, для нее никакого особого значения и не имеют – не то что для него.

У Дэниела пропал аппетит, его мучила бессонница. Даже те трогательные маленькие радости, которые когда-то так его поддерживали – первые вылеты воробьят из гнезда, игривое бодание ягнят, – стали ему безразличны.

Он помогал отцу развозить по полям навоз, покорно налегал на плуг, вспахивая землю, и постоянно видел перед собой спину отца, который вел волов. Дэниел даже Бонни приучил к борозде и часто вместе с ней боронил землю, водя ее взад-вперед по полю, и знойное майское солнце припекало даже сквозь рубаху. Он очень любил это время года – первую зелень, любовный пересвист птиц. Но этой весной его словно охватила некая лихорадка, некое беспокойное желание как можно скорей переделать все дела и снова пойти на реку. Каждый день с утра ему казалось, что сегодня она непременно придет. И каждый вечер он убеждался, что она не приходила.

В данный момент Дэниел вместе с отцом и Гэбриелом, устроившись в тени большого дуба, закусывал хлебом с тонкими ломтиками бекона и, запивая еду элем, прислушивался к рассказу Гэбриела о тех сплетнях, что ходят в деревне. Ее жители теперь пребывали в постоянной тревоге и друг на друга посматривали с подозрительностью, зная, что у каждого найдется такой приятель или сосед, которому захочется выслужиться перед новым магистратом и сочинить о своем же соседе такую историю, которая судью наверняка заинтересует.

– Говорят, он и перед сном свод королевских законов читает, а не Библию, – рассказывал Гэбриел. – Так и носит эту книгу с собой. А еще говорят, что на общинном лугу теперь будут публичные порки устраивать, а то и еще что похуже.

– Но ведь должны же быть… ведь, конечно же, есть такие, кто живет по всем правилам, кому нечего бояться? – сказал Дэниел.

Гэбриел только плечами пожал. Смахнул паучка, который полз у него по ноге. А отец сказал ему:

– Ну, ты-то, парень, по крайней мере в последнее время свой нрав в узде держишь, так что у тебя никаких неприятностей быть не должно.