– Зубы…

– Где зубы? – спрашивает Энни. – Чьи зубы?

Мама присаживается на корточки в узкой щели между стеной и моей лежанкой и кладет руку мне на колено:

– Не пугайся. Это твой фамильяр.

Я слишком долго смотрела не моргая, и теперь глаза мои наполняются слезами: слезы катятся у меня по щекам, и я вижу перед собой только какие-то цветные расплывчатые пятна, по краям которых по-прежнему извивается та тьма, с каждой секундой становясь все более отчетливой. Тьма обретает некую определенную форму, растет, растягивается, и я не могу снова засунуть ее внутрь себя. Зубы теперь хорошо видны, их много, из открытой пасти до меня доносится кислое дыхание, пахнущее почему-то золой, и я чувствую, как меня жалят эти светящиеся глаза. И слышу звуки, которые издает это существо. Глубокие, низкие. Эти звуки сотрясают меня изнутри, и я шепчу:

– Оно уже здесь.

– Выпусти его на свободу, – говорит мама.

Но я не могу. Пока не могу. Мамин «заяц» ласковый, безвредный. По крайней мере, по отношению к нам. Я же с помощью колдовского зелья вызвала к жизни совсем иное существо, страшное, дурно пахнущее. А что, если оно захватит меня целиком? Что, если исказит, изуродует само мое естество?

– Мам, ты его слышишь? – спрашиваю я, и голос у меня тоненький, как струйка дождя.

А низкое рычание все нарастает, я чувствую его и в себе, и вокруг меня.

– Ты слышишь, как оно рычит? – снова спрашиваю я.

Мамин голос доносится словно издалека:

– Нет. Его дано слышать только тебе одной.

Теперь тот солнечный луч и пылинки, танцующие в нем, превратились в некую туманную спираль из-за того, что из глаз моих непрерывно льются слезы, а я боюсь сморгнуть и утратить этот свет. Я даже дышать стараюсь совсем поверхностно, делая мелкие короткие вдохи, но поток света все равно исчезает, и поймать его я не успеваю. В ужасе я стискиваю пальцами кромку одеяла, и мне кажется, что тьма сейчас унесет меня прочь.

Но не моргать я больше не могу; я моргаю, и в тот же миг тьма передо мной преобразуется в крупного пса. Теперь он отчетливо виден. Морда слюнявая, зубы оскалены, глаза горят. От него пахнет гарью. И я слышу все то же рычание – рядом со мной и внутри меня. Оно сотрясает меня, пронизывает до мозга костей.

Я открываю глаза и вижу маму. Вижу ее во всех тех обличьях, в каких она когда-либо представала, и ясно сознаю, что эти мои воспоминания правдивы. Я жестом прошу ее наклониться ближе и шепчу:

– Я тебя знаю!

Она смеется:

– Конечно, знаешь. Я же твоя…

Но я не даю ей договорить:

– Я знаю, что ты сделала. И знаю, где ты их всех упокоила. Одного за другим.

Она влепляет мне звонкую пощечину. Я чувствую острую боль, и перед глазами у меня вспыхивает яркий свет. Но я даже не вздрагиваю. У меня теперь есть тот пес, и его сила станет моей силой.

Дэниел на минутку остановился, переводя дыхание и собираясь с мужеством. Повсюду вокруг виднелись безмолвные темные силуэты полуразвалившихся лачуг, а ведь когда-то здесь кипела жизнь, звенели голоса. Молодые побеги пробивались сквозь развалины домов, как черви сквозь глазное яблоко. Кто знает, думал Дэниел, чьи неприкаянные души витают здесь, какие злые духи шныряют меж неподвижных домов. Его преследовало неприятное ощущение того, что ему здесь не рады, что он вторгся в чужие владения. Это место и впрямь не было предназначено для жизни. Глянув в небо, словно прошитое звездами, Дэниел крепче сжал в руке ведьмин камень, подаренный ему Сарой.

Лачуга Хейвортов была темна. Ни одного случайного лучика света не просачивалось сквозь просевшие стены и дырявую кровлю. Так, может, они спят? – подумал он. Но у него дома в такую пору горели бы свечи, а отец сидел бы за столом и пил эль, уверенный, что сын его давно спит.

У Сары никогда в жизни не было шали. И свечи они бы никогда не зажгли, потому что у них нет свечей.

Дэниелу было очень не по себе, когда он все же собрался с силами и негромко постучал в дверь.

Ответа не последовало, и он уже повернулся, чтобы уйти и поскорей очутиться в знакомой теплой кухне фермерского дома. Но понял, что если сейчас уйдет, то больше уж никогда сюда не вернется. Нет, он не должен сразу отступать. И он снова постучался, теперь уже громче, и когда дверь вдруг распахнулась настежь, он чуть не ввалился внутрь, прямо в негостеприимные лапы Сариного братца.

Ему удалось почти сразу взять себя в руки, хотя по спине у него и пробежал холодок, когда он лицом к лицу столкнулся с этим мальчишкой, который, как всегда, смотрел на него с дьявольской усмешкой. Да и выражение лица у него было скорее злобным, чем дружелюбным. Он неторопливо разглядывал Дэниела, чуть отступив назад и ковыряя в зубах тем самым ножом, которым тогда перерезал горло украденному ягненку. И на несколько мгновений Дэниелу показалось, что они оба снова стоят на тропе у зеленой изгороди, и им владеет тот самый парализующий страх, какой он испытал тогда, услышав угрозу этого дьяволенка. Лишь с огромным трудом он сумел прогнать эти воспоминания и побороть вновь охвативший его страх.

– Что тебе здесь понадобилось?

– Мне нужна Сара, – сказал Дэниел и с удовлетворением почувствовал, что говорит своим новым, уверенным голосом. Потом прокашлялся и пояснил: – То есть я бы хотел ее видеть.

Парнишка попытался было загородить собой все дверное пространство и расставил пошире ноги, но был все-таки слишком тощ и невысок ростом, а потому с вызовом заявил:

– Вот уж странно такое слышать! А от нее-то что тебе нужно?

Дэниел, стараясь не терять самообладания, ответил:

– Мне нужно с ней поговорить.

Брат Сары оглянулся через плечо, некоторое время всматривался в глубину темного дома, затем чуть отступил в сторону, оставив Дэниелу ровно столько места, чтобы тот смог мимо него протиснуться. Дэниелу была неприятна столь неестественная близость, но он все время чувствовал на себе взгляд этого дьяволенка и слышал противный скрежет его ножа.

Перед ним предстало полное запахов дыма и золы мрачное пространство, и в полутьме он сумел разглядеть лишь очертания немногочисленных предметов мебели да очаг, представлявший собой обыкновенную яму прямо в полу. Соломенные тюфяки, три табурета, деревянный, грубо сколоченный стол – вот и вся обстановка первой комнаты. Мебель была, конечно, куда более убогой и примитивной, чем у него дома, но ее все же оказалось больше, чем ему раньше представлялось. Наверное, думал он, заняв этот дом, они просто воспользовались тем, что здесь нашли. Все это некогда принадлежало другим людям, которых давно уже нет на свете. Стены были покрыты пятнами сажи, а сквозь дыры в крыше и в распахнутую дверь в дом вливался прохладный ночной воздух.

В дверях, ведущих в соседнюю комнату, стояла Сара в накинутом на плечи одеяле. Она, Энни и их мать стояли в обнимку и были словно окутаны пеленой настороженности. Дэниелу впервые пришло в голову, сколь странен этот его неожиданный ночной визит; им вполне могло показаться, что это таит в себе некую угрозу. «Господи, – со стыдом думал он, – я ведь об этом и не подумал!»