Я растерялась:

— Вы не знаете?

— Все говорят о нем, но разницу между «тонким» и «толстым» видят только маги… Вы видели?

— Да, — сказала я неуверенно. — Его величество показывал мне…

Эльвира ничего не ответила, только уголки её губ опустились книзу.

— Его величество не стал бы показывать мне того, чего нет, — сказала я упрямо.

— А я разве это имела в виду? Я надеялась, что вы, как человек сведущий, объясните…

— Гм, — я прокашлялась, — тонкий мир — это… ну что-то вроде волшебной оболочки, которая окружает любые, самые неволшебные вещи. Примерно так.

— И при чём тут Королевство?

— А Королевство, — я старалась придать голосу уверенность, — это что-то вроде зерна, из которого вырастает новый мир. Упало зерно — мир проклюнулся. Сперва он молодой и волшебный. Потом созревает, теряет волшебство. А когда мир совсем созрел, зерно должно отделиться и снова упасть на землю. Вот так я понимаю.

Эльвира внимательно слушала. Я приосанилась — почувствовала себя «человеком сведущим».

— А здесь нет подходящей почвы для нашего «зерна». Не бросать же его на камень, верно?

— Ты меня убедила, — сказала Эльвира серьёзно. — Честно… спасибо тебе. За мою пятку… и вообще за всё.

— Да не за что.

У меня было странное чувство, будто в нашей с Эльвирой паре старшая — я, а не принцесса. Очень редко большие девчонки умеют общаться с мелкими, будто с равными. Во всяком случае, мне на таких раньше не везло.

Хорошо бы у них с принцем всё сложилось нормально.

Прошло несколько дней. По распоряжению Оберона мы с Гарольдом оказывали сельчанам разные «магические услуги» — это была плата за повозки, провиант, свежих лошадей, одежду и обувь и всё, чем нас снабжал этот прижимистый народец. Самым трудным, как ни странно, оказалось излечить от икоты жену старосты: она икала уже много лет подряд, давно привыкла к этому и всячески сопротивлялась нашему колдовству. Гарольд, у которого вечно недоставало терпения, разозлился и в конце концов так «вылечил» старостиху, что та чуть не задохнулась. Мы пережили несколько неприятных минут, но в конце концов этот рискованный опыт пошёл женщине на пользу: она смирилась с тем, что больше икать не будет, и даже слегка обрадовалась. А муж её — тот вообще пришёл в восторг, обещал поддержку Оберону (в разумных пределах) и выдал нам по крохотному сморщенному яблоку — «на дорожку».

Мы возвращались в лагерь — пешком. Из-за всех заборов на нас глазели настороженные, недоверчивые глаза.

— Скупердяи, — бормотал Гарольд, подбрасывая на ладони своё яблоко, отчего червяк, сидевший внутри, то выглядывал испуганно наружу, то снова прятал головку. — Я бы тут не остался ни при каком раскладе. Чего там! Будь я королём — просто пригрозил бы. Не дадите повозку — нашлю сосунов или хватавцев. Пугнуть, так они иначе запели бы…

— Хорошо, что ты не король. — Я улыбнулась. — Король должен быть добрым.

— Король не должен быть добрым. Король должен быть королём.

— Не поняла. — Я удивлённо покосилась на учителя. — Оберон не добрый, по-твоему?

— Добрый. — Гарольд кивнул. — Но не только.

Я задумалась.

Мы вышли из селения. Из-за крайних домов выскочили две огроменные собаки и с гавканьем кинулись в нашу сторону. Гарольд кровожадно ухмыльнулся, поднял посох; собаки моментально сделали вид, что им нет до нас никакого дела, и быстренько исчезли в бурьянах.

— Гарольд, а что за легенда о короле-призраке?

— Это не легенда. Они на самом деле ходят.

— Что, целое призрачное Королевство?!

Гарольд кивнул:

— Да. Они так и не нашли себе нового места. И все погибли в пути, и призраки понемногу присоединялись к живым… Что? Струсила? Поджилки трясутся?

Гарольд делал вид, что это смешно. Я тоже через силу улыбнулась.

И вот мы снова вышли в путь. Не могу сказать, чтобы я так уж огорчалась по этому поводу: когда схлынула усталость и задремал страх, мне самой расхотелось оставаться по соседству со «скупердяями».

Нам выпал целый день лёгкой дороги. Весело катились новые повозки. Резво бежали отдохнувшие и отъевшиеся кони. Реял впереди Фиалк, то приподнимался над землёй, то снова мял траву копытами, вытягивал лебединую шею, посверкивал крокодильими зубами. Интересно, какой он породы? И есть ли такие кобылы? И бывают ли у них жеребята? А не подарил бы мне Оберон крылатого зубастого жеребёнка — когда-нибудь потом, за верную службу?

Наши посохи пророчили безопасный путь — ни справа, ни слева, ни спереди, ни сзади Королевству не грозило никакой беды. Не путешествие — прогулка; я до того расслабилась и развеселилась, что прямо на ходу, в седле, занялась упражнениями по взлёту.

На привале я тренировалась каждый день. Иногда вовсе ничего не получалось, а иногда мне удавалось уменьшить свой вес настолько, что даже травинки под ногами разгибались. Я пыталась заставить Гарольда учить меня, он долго увиливал и наконец признался, что сам летает плохо. И в самом деле: то, что он смог мне показать, походило скорее на барахтанье в киселе, чем на парящий полёт Оберона.

Серый конь странно отреагировал на мои тренировки в седле: ему, наверное, не понравилось, что всадник на спине становится то легче, то тяжелее. Он ржал, взбрыкивал и возмущался до тех пор, пока я не соскочила с седла и не побежала рядом, иногда подпрыгивая и на мгновение зависая в воздухе.

Подъехал Ланс, некоторое время наблюдал за моими упражнениями, потом сказал:

— Завышаешь точку приложения силы — центр тяжести у тебя не в голове! И обрати внимание на вектор. В динамике он иной, чем в статике.

И поехал дальше, в голову колонны. Ну что у него за манера выражаться, в самом деле?

На другой день мы въехали в лес, холодный и мокрый. Земля здесь была изрезана оврагами, завалена мёртвыми стволами. То сгущался, то редел туман. Гнилые пни стояли, как уродливые памятники. Все вдруг вспомнили, что мы на неоткрытых землях и что, может быть, самое трудное ещё впереди.

— Смэ-эрть, смэ-эрть!

Маленькая чёрная птичка вилась перед моим лицом, кричала голосом сумасшедшего нищего из таверны «Четыре собаки»:

— Смэ-эрть!

— Заткни её, — бросил Гарольд. — Чего смотришь? Это смертоноша, от неё никакого вреда, кроме шума…

— Смэ-э-эрть!

— Заткнись! — Гарольд стрельнул в птичку маленькой колючей молнией. Полетели перья. Припадая на одно крыло, смертоноша поднялась вверх и сбросила оттуда вместе с каплей помёта:

— Нэ-энавижу!

— К дождю, — невозмутимо сказал Гарольд.