слишком настойчиво претендует на кочку или канистру, наша обезьяна дерется с нахалом до тех пор, пока он не встанет в дамскую позу подчинения. Вокруг победителя тотчас начинают виться самки и «шестерки» — самые слабые, но наиболее льстивые и коварные, которые будут повторять за лидером все его действия. Субдоминанты отделены от доминантов «шестерками». Они образуют тайные союзы, чтобы со временем свергнуть захватившую власть особь. Но павианы, например, образуют иерархическую пирамиду по возрастному признаку. Несколько седых патриархов, которые когда-то в молодости были способны неожиданно для остальных ударить лапой по канистре или занять кочку, оказываются наверху еще и потому, что пережили своих сверстников, погибших от зубов львов или стресса. Самое главное для них — не подпускать к кочке рвущихся к власти субдоминантов. Это групповое доминирование седых павианов называется геронтократией — властью старцев. Даже когда они впадают в старческий маразм, седые павианы все равно не забывают в нужном месте и в нужное время скалить зубы, заставляя других самцов вставать в позу подчинения, требовать себе пищу, добытую другими. Патриархи находят себе поддержку в нежном возрасте — юные павианы видят в седой гриве атрибут власти и с радостью подчиняются ей. Старики любят свою молодежь, ибо, достигнув преклонных лет и почти утратив вкус ко многим вещам, сохраняют лишь страсть к учительству. Они учат юных раздирать гнилые пни, переворачивать камни, раскалывать орехи, докапываться до воды...

Между школьниками, копошащимися за партами, и студентами, сидящими за столами в аудиториях, которым совсем недавно преподавала Эльвира Евгеньевна Батаганова, большая разница. Школьники испытывают чистый и невинный интерес (или не испытывают) к обычаям собакоголовых обезьян и ничего дальше павианов не видят. Метафорическое мышление у них не развито. Знать не хотят русскую литературу, теневую по своей сущности, ни птицы-тройки, проносящейся тенью трехглавого змея по дороге из Петербурга в Москву, ни крыловской зоологии, ни салтыково-щедринской ихтиологии, ни нервических выкрутасов Чацкого, ни претенциозных передвижений Печорина между Тебердой, Кисловодском и Пятигорском, ни ревностного препарирования квакушки Базаровым, ни почему поссорился Иван Иванович с Иван Никифоровичем, в результате чего Россия села в большую миргородскую лужу. Детям не интересны потайные карманы аллегорий с зашитыми в манжеты бритвенными лезвиями, почему не сжата полоска одна, отчего там стон, раздается и кто шагает левой, — им интересны конкретные обезьяны. Если сумеешь удержать их интерес на способе размножения кольчатых червей, на процессе молекулярного распада олова в результате оловянной чумы, расширении газа при нагревании, мельничном колесе, вращаемом силой ветра, не будет никаких листовок о разложении власти геродонтов, которые Петр Григоренко раздает у проходной завода «Серп и молот», никакого нравственного распада общества, засвидетельствованного в далеком Нью-Йорке выходом сборника «Память», ширящегося по всей стране движения диссидентов, запрягших одну на весь самиздат «Эрику», пробивающую восемь экземпляров без интервалов — сплошняком на папиросной бумаге, политического изолятора на четвертом этаже института Сербского, ленинградской спецбольницы с глазками и кормушками, двадцать седьмого отделения Кащенко, больницы номер пять в селе Троицком, теории вялотекущей шизофрении Снежневского, трех уколов сульфазина, вызывающих сильнейшую боль и лихорадку, или аминазина по пять кубиков, от которого впадают в спячку, укруток в мокрые простыни, накачивания физраствора в ляжки, ввода пищи через нос с помощью шланга, смазанного вазелином, специальных палат для инсулиновых шоков, свердловской пересылки, мордовского лагеря, — если не будить спящую собаку... Если не носиться с капитаном Копейкиным как с символом. Не устраивать длинных перегонов из гипербол, метафор и цезур между обеими столицами, каждые двадцать миль меняя уставших лошадей. Чистить ружья обмылком кирпича, завещанного предками. Спасать зайцев с затопленных островов — авось один из них проскочит перед пушкинской кибиткой, не дав суеверному поэту явиться на Сенатскую площадь... Поймите, ребята, речь идет о павианах, ни о чем другом, только о павианах, которые учат юных докапываться до воды и раскалывать орехи. Никаких подводных течений. Никакого второго плана, третьего слоя, сквозной мысли, параллельной культуры катушек Высоцкого, разматывающихся от Бреста до Сахалина, смеха сквозь слезы, мощного давления идеи на квадратный метр вырубаемого Лопахиным вишневого сада... Поверьте старой биологине, нет ничего плохого в школе, в которой строем водят на рентген и в санэпидемстанцию выгонять глистов, собирают одежду для неимущих и бьют линейкой по рукам, чтобы не читали под партой «Трех мушкетеров». У школы под боком ваши старые, умудренные опытом родители, которые если и слушают «Голос Америки», то это происходит во время крепкого детского сна. Все, что происходит ночью, — сны. По ночам подъезжали к подъездам «воронки», а ясным днем монтажники поднимались на мачты ЛЭП, водолазы спускались на дно, коровы давали, а домны выдавали. По ночам в переплетных мастерских сшивают Оруэлла и Авторханова, а днем в них же переплетают книжки Скворцова Гришки. Чем больше ночные люди отхватывают времени от праведного сна, тем больше они, сны, перемещаются в ясный день, лунатики и сомнамбулы выходят на площадь с самодельными плакатами в руках, требуя свободы и гласного суда, въезжают на танках на Вацлавскую площадь, орудийные расчеты окопались на Староместской, где сожгли Яна Гуса... Все происходит как во сне: психиатрические экспертизы, митинг гласности, сбор информации с папиросных клочков, вынесенных из лагерей на волю, похороны Хрущева по спецпропускам, визит президента Никсона, арест Петра Якира.

Студенческая же аудитория — пороховой погреб. Нежному возрасту достаточно упомянуть седых павианов, чтобы субдоминанты перемигнулись и начали скалить зубы... Скажешь про «позу подчинения», так лучшая часть студенчества встрепенется и пойдет прибивать обойными гвоздиками к палкам самодельный плакат «Уважайте конституцию!» и «Долой позорную статью 190-1». Кто по будильнику встает на завод, тот никогда не познает опытно 190-1-й и, прочитав статью «Наследники Смердякова», зевнет и включит «Новости» с хорошими новостями. Валовой продукт на душу населения хорош, и вьетнамцы хороши, дали прикурить Америке из своих зарослей сахарного тростника... В детстве прилаживали скворечники к весенним березам, потому что конкретные скворцы прилетели, на крыльях весну принесли, в юности мастерят плакаты для далекой Пражской весны, доносимой голосами с иностранным акцентом сквозь родимые глушилки ритмизованной стихией, ритм которой соответствует биению пульса юношества, выведенного за пределы салтыково-щедринской ихтиологии на бескрайние просторы аналогий, — и старый павиан им уже не обезьяна, а душитель свободы, пустая канистра — средства массовой информации, кочка — Кремль, и стена джунглей — железный занавес... А тут еще с катушек хриплый голос Высоцкого пересекает глушилки беззаконной кометой, парня в горы тяни-рискни. В какие горы? Ясно в какие, не на Эльбрус с Джомолунгмой. И все родные глушилки разом замолкли: и «главное, ребята, сердцем