не стареть», и «ты сейчас далеко-далеко», и «за фабричной заставой»... На 78 оборотах вращалась огромная планета по орбите русской мелодики «не нужно мне солнце чужое!» Увы. Оказалось, нужно, еще как нужно. Открой нам, Отчизна, просторы свои! Светит незнакомая звезда! Из полей уносится печаль. Из души уходит прочь тревога. Там — горы высокие, там — степи бескрайние, там — ветры летят, по просторам пыля-ат. Смело, товарищи в ногу! Если бы парни всей земли. Песне ты не скажешь «до свиданья».

Но голос, поющий песню, только одна из бесчисленных версий. Одна из бесчисленных. И тема — одна из тьмы тем. Демьян Бедный писал агитки на множество тем: о хлебозаготовках, о подпольных листовках, о борьбе за культуру, о власти диктатуры, о торговом секторе, о фининспекторе, о нэпманском кармане, о помойной яме, о московской канализации, об индустриализации, о косности мужика, о коверкании русского языка, о твердом знаке, о плантации мака, о русских белогвардейцах злобных, об автомобилях модных, о китайских делах, о госпиталях, о Чемберлене, о русской лени, об электрификации, о тракторизации, а сам был мистификатор, выдавал себя за сына великого князя Константина от графини Клейнмихель, от имени которого освещал великое множество тем, особенно о русской культуре... Бедный-то бедный, а жил барином в кремлевской квартире и приобретал редкие книги, вроде томика Эзопа, изданного при Петре, взятого из библиотеки Кондратия Рылеева... Чтобы раздолбать сосновую шишку, маленькому дятлу надо 700 раз ударить клювом, а тут целую страну решили пятнадцатью полуслепыми копиями разделать под орех!.. Родной сын Сережа, подающий надежды биолог, вместо кольчатых червей занялся делом общественного спасения и сбором информации с передаваемых на волю тюремных клочков — и вылетел в два счета из университета... Когда Никсон приезжал в Ленинград, с Сережи потребовали расписку, чтобы он в это время не принимал участия в антиобщественных акциях, даже к окнам не подходил во время проезда американского президента по улицам, и отключили дома телефон... Теперь Сережа ошивается в Москве сторожем-дворником, по конспиративным квартирам, по уши в революционной романтике бюллетеней, листовок, укруток-усушек — с неподкупным блеском в глазах, без всякого чувства вины, что из-за него мать выставили с любимой работы и фактически отправили в ссылку. А отец гордится даже сыном, что у того при обыске изъяли «Великий террор» и номер спецвыпуска «Посева» со следами жирных пальцев оставшихся в стороне субдоминантов. Жирные пятна удаляются экстракцией, удалишь — и никакого контекста, один жирный подтекст, в который ребенок влип, как муха в янтарь, сделавшись для отца темой возвышенных бесед с Александрой Петровной, которая тихо преподает дневную историю, где нет ни воронков, ни топтунов, ни указа об уголовной ответственности детей от апреля 1955 года... Собакоголовые обезьяны должны объединиться, чтобы защититься от львов, леопардов, гиен.

Когда Оля Бедоева, идущая с коромыслом на плече по протоптанной в снегу тропинке, видит шагающего ей навстречу человека, она пугливо делает шаг в сторону, уступая дорогу, и ждет, стоя в снегу. Анатолий, встречаясь с Олей у колонки, всегда махал ей рукой — проходи, мол, но Оля, набычившись, стояла в сугробе, и он понимал, что она так и будет стоять, пока вода в ее ведрах не затянется льдом, а ее саму не засыплет снег. Однажды Анатолий подошел и сказал: «Здравствуй, Ольга». — «Здравствуйте, Анатолий Петрович», — выдохнула неподвижная фигура. Анатолий поставил свои пустые ведра на снег. «Давай, я поднесу тебе...» Оля испуганно шарахнулась в сторону, вода из ее ведер двумя широкими языками смахнула корку снега. «Нет-нет, спасибо вам, Александр Петрович». И Оля с наполовину расплесканными ведрами шагнула в глубокий снег, на глаза у нее навернулись слезы.

Оля с полными ведрами. Все время попадается на его пути. Идет навстречу сквозь снег, сквозь дождик, сквозь сумрак прокуренного коридора редакции, который моет руками согнувшись в три погибели, что-то пришептывая над полом, как английский король Карл Стюарт над эшафотом, под которым спрятался Атос... Вся в черном, ползает на коленках, не поднимая головы, и шевелит губами. Оля уступает дорогу надменным голубям, оттирающим более слабые особи от крошек печенья. Сильные, гладкие сбиваются в кучу, слабые в неопрятном оперении держатся в отдалении. У каждого своя роль, в которую он вдет как бусинка в монисто, каждый ходит по своей орбите вокруг центра собственной личности. Оля всем уступает дорогу, припадая к снегу.

На работе Анатолий по примеру других сотрудников редакции только кивал ей, проходя мимо... Кроме Анатолия, тайной Олиной личности никто не интересуется. Олю воспринимают просто — как факт. Если не у кого стрельнуть десятку, попросишь у нее взаймы, а она с такой торопливой готовностью выворачивает карманы рабочего халата, что мелочь летит во все стороны. Анатолию интересно, почему она так дика, печальна, молчалива, почему торопится отдать первому встречному все, что у нее есть, до последней копейки... «Как мешком прибитая», — однажды сказала про нее Шура. Оля родилась в Теберде, у нее там мать с отчимом живут, оба уже старые, а сама она выросла у бабушки... Перепутались следы и роли, но конверт с анонимной тяжестью, в котором исторические события сплелись с генетическим кодом, доставлен точно по адресу, адресованный всем, всем, как карандашные строки странных стихотворений, написанные круглым ученическим почерком на стенке автобуса, курсирующего между райцентром и Кутково: «Как хороша с молоком ты, пшенная каша! Если добавить еще ломоть тыквы, конечно... Что? Неужели забыла ты высеять тыкву? Как же! Сажать ее следует рано. Тыквы рассаду выращивай только в горшочках. Но семена не забудь подержать во влажных опилках... Славная, славная с тыквою пшенная каша!» Кто автор? Автор пожелал остаться неизвестным. И когда только он успевает намалевать свои стихи на стенке кабинки водителя? К кому обращены эти каракули, которые через несколько дней смываются и заменяются новыми? Может, в них содержится какой-то намек или даже тайное пророчество?

Оля верит в это и списывает стихи в блокнот, а потом показывает их Анатолию, который сам однажды в автобусе и обратил ее внимание на странные каракули. И с тех пор они вместе ломают голову над неизвестными стихами. «Любит Петренко галушки, Петрович же — дранки, Петридзе — сациви под ркацители. Русский Петров обожает блины со сметаной. Из-под несушки Козловых возьми два яичка, у Наливайко коровы добудь молока посвежее. Да замеси как сметана жидкое тесто. Позже плесни кипяточка покруче. Будут блинки тогда тонкие и с пузырьками». Козловы живут в Цыганках, Наливайки в Рузаевке, а где пекутся блины — непонятно. Оля и Анатолий,