спустя два года, с азартом поглощая книги о Севере, наткнулся на брошюру, в которой излагалась драматическая история экспедиции лейтенанта Г. Л. Брусилова.

Брусилов настойчиво искал факты, подтверждающие существование дрейфа льдов от берегов Восточной Сибири через Северный Ледовитый океан в Атлантику. Как ни торопился лейтенант, он успел ознакомиться с результатами анализа образцов почвы и пыли, собранных Нансеном на льдинах, в их составе обнаружили ил и болотистые земли Северной Сибири. Да, он торопился, потому что ему в спину дышал тот же Нансен, мечтавший об аналогичной экспедиции. Брусилов вышел в море. Судно его вскоре оказалось затертым льдами. 10 апреля 1914 года он снарядил 14 человек под командой штурмана Альбанова к мысу Флора... И каверинский капитан Татаринов 10 апреля 1914 года, оказавшись в таких же печальных обстоятельствах, тоже отправил 14 человек под командой штурмана Климова к мысу Флора... Из команды Климова до Флоры дошло только двое, как и из команды Альбанова... Климова с матросом подобрала экспедиция Седова, ее же встретил Альбанов... Брусилов забыл про сани и солнцезащитные очки, и Климову машинист со «Святой Марии» был вынужден соорудить очки со стеклами из бутылок от джина, всего четыре пары, доставшиеся тем, кто шел в передних нартах, остальные тянулись за ними с закрытыми глазами... Выходит, сани у Татаринова были, а у Брусилова их не было. Где добыл нарты Климов, когда на судне их не было?.. Автор романа снабдил его нартами. Зачем он это сделал, раз уж повел разговор о вредительстве со стороны соперника и брата капитана Татаринова — Николая Антоновича?.. Затем, что выдуманный им капитан Татаринов не мог забыть о санях — как реальный лейтенант Брусилов.

Между двумя капитанами большая разница. Один все продумал, сознавая свою ответственность за экспедицию, но по доверчивости не сообразил проверить поставленное ему мясо, килограмм за килограммом... По доверчивости, не по халатности, за которую лейтенанта Брусилова и царское правительство по головке бы не погладило. А в романе — вредительство, просверленные Николаем Антоновичем дырки в фор-трюме, под второй палубой, значительно ниже ватерлинии — вырезы борта вместе со шпангоутами, вплоть до наружной обшивки, дыры шириной от 12 дюймов и длиной до 2 футов... Вот это вредительство так вредительство! Право, одного Николая Антоновича на такое не хватило бы, здесь действовала группа диверсантов...

Герман в дыры не поверил. Негодные ездовые собаки, гнилое мясо еще куда ни шло, но что касается двухфутовых вырезов — это уж дудки. Это опять же автор их вырезал... Через просверленные дырки постепенно и улетучился простор Севера и полеты Сани Григорьева вслепую через белую мглу. Забытые очки лейтенанта Брусилова слетели с капитана Татаринова, как бинты с тела человека-невидимки, и «Два капитана» провалились в трещину... Но настоящий Север остался, остались льды, сквозь которые пробивался «Сибиряков» — пароход ледокольного типа, отправившийся Северным морским путем, чтобы осуществить мечту лейтенанта Брусилова о сквозном плавании за одну навигацию...

Каждый день отец и мать разыгрывают сцены, драматургически бессмысленные и беспощадные к чувствам их зрителей. В них есть завязка и развязка, присутствует, возможно, и момент кульминации, имеются зрители — Герман и Надя. Все происходит на чеховских полутонах. Действие, кажется, топчется на месте, на маленьком кухонном пятачке. Надя и Герман делают в зале уроки.

Отец угрюмо толчется у раскрытой дверцы холодильника. Мать пытается не замечать его маневров, поворачивается спиной к плите. Отца ее поза явно не устраивает — со стуком падает на пол крышка с кастрюли. Мать оборачивается: отец пытается угнездить поднятую с пола крышку на сковороде с макаронами. Мать молча снимает крышку, чтобы помыть ее. Воспользовавшись тем, что она отвернулась, отец быстро ставит свою жестяную походную миску на пол (так, чтобы видно было детям), берется обеими руками за кастрюлю, чтобы налить себе через край борща. Мать быстро моет в горячей воде половник и протягивает его отцу. Тот, не поднимая на нее глаз, берет половник и вычерпывает из кастрюли борщ...

«Началось», — вполголоса говорит Надя, рывком хватает с полки книгу «Легенды и мифы Древней Греции» и демонстративно зачитывает вслух: «Эврисфей поручил Гераклу перебить стимфалийских птиц. Почти в пустыню обратили эти птицы окрестности аркадского города Стимфала. Они нападали на животных и на людей и разрывали их своими медными когтями и клювами». — «Но с-самое с-страшное было то, что перья этих птиц были из твердой бронзы, и птицы, взлетев, могли ронять их, подобно стрелам, на того, кто вздумал бы напасть на них», — подхватывает Герман. Следующая реплика матери: «Ты же вроде обещал отцу Владиславу поститься, а борщ мясной...» Почти в пустыню обратили эти птицы... Отец еще больше горбится над своей миской, продолжая наполнять ее борщом. Его лицо горестно и кротко, как у мученика, решившего претерпеть все до конца. Наливает и наливает. Мать не выдерживает, говорит резко: «Кроме тебя в доме еще едоки есть». Но самое страшное, что перья этих птиц были из твердой бронзы... Отец вздыхает и начинает медленно вычерпывать из миски борщ обратно в кастрюлю.

Надя (мрачно): «Достали». Но смотрит, покусывая ручку, с интересом. Отец вычерпывает борщ до конца, аккуратно закрывает дверцу холодильника. Как актер, чувствующий камеру, ни на минуту не выходя из поля зрения детей, медленно и печально описывает круг с пустой миской в руках: шарманщик, которому ничего не положили в шапку. Ссутулившись над пустой миской, осторожно, как будто она до краев полна борщом, несет ее к выходу, не отрывая от миски печального взгляда, пока не исчезает в своей каморке, голодный, одинокий, никем не любимый. Мать перехватывает взгляд Германа, наливает борщ в алюминиевый ковшик и молча ставит греться. Взлетев, они роняли их, как стрелы... Переливает теплый борщ в тарелку. «Надя, отнеси отцу». Надя (через паузу): «К свиньям. Папка не голоден. Он до твоего прихода полбатона колбасы умял, вот и Гера скажет». — «Я ничего не видел», — отвечает Герман. «Кто-нибудь отнесет отцу борщ или нет?» — теряя терпение, спрашивает мать. Герман, безразлично насвистывая, вылезает из-за стола. Через минуту возвращается с полной тарелкой. Мать (нервничая) констатирует: «Васисуалий объявил голодовку». Дети дружно смотрят в раскрытые на столе «Мифы». «Ой, господи, — наконец злобно произносит Надя, — ничего без меня не можете!» (Несет тарелку к отцу. Возвращается с пустой тарелкой.) «Успокойтесь, я его с ложечки покормила». — «Никто и не волнуется», — возражает (гремя посудой) мать..

Догадался бы посторонний зритель, о чем шла речь в этой короткой, как надпись на колечке, пьеске? С