Сашиных сил еле хватило, чтобы довести мужа до дома. Пока она открывала ключами квартиру, он несколько раз норовил сползти по стенке, и ей приходилось возвращать его тело в вертикальное положение. Просить водителя помочь ей было стыдно.

Заснул Александр мгновенно, как только рухнул на их огромную супружескую кровать. Саша сняла с него туфли и положила ноги по очереди на покрывало, укрыв пледом. Она вдруг почувствовала себя своей матерью, которая точно так же укладывала своего пьяного Толеньку. Мать умудрялась еще и стащить с его бесчувственной тушки брюки и рубашку, чтобы к утру привести одежду в порядок.

Саша вспомнила, как мать всегда появлялась из комнаты с его штанами в руках, осторожно закрывая за собой дверь: «Заснул!» – и ей стало невыразимо грустно и жаль себя. Раздевать мужа она не стала, чтобы хоть этим отличаться от матери, да и ворочать пьяную тушу ей было уже не под силу. Она лишь развязала галстук и расстегнула верхнюю пуговицу рубашки.

Быстро приняв душ, она легла рядом. Глядя в исчезнувший в ночи потолок, она чувствовала тепло тела мужа, слышала его дыхание. Это было странное ощущение. Они так давно не спали вместе, не спали в одной кровати, их кровати. Вскоре глаза привыкли к темноте, и она стала различать знакомые очертания. В слабом ночном свете она дотронулась ладонью до его лба. Кожа была прохладная, с легкой испариной.

– Мммм… бра… – промычал муж и отвернул лицо.

«“Бра…” – это брат, видимо… Значит, они и сейчас не вместе. Он, пьяный, просто спит рядом с ней. Рядом и вместе, оказывается, не одно и то же. Вместе он со своим “бра”, а не с ней. Почему так?» Саша всматривалась в темноту и думала о Давиде, этом первом друге мужа, считавшем ее своим первым врагом.

Его смуглое лицо с колючими карими глазами тут же возникло перед ней. Воображаемый Давид наклонил голову, прядь черных кудрей наползла на скулу, и он откинул ее своим фирменным жестом. Он весь состоит из таких вот фирменных жестов, поступков, слов, воззрений. Начиная с его маниакальной любви к деньгам, загару и своей собаке, манеры мягко произносить «р», убирать прядь волос и заканчивая двуличностью, рационализмом во всем и женоненавистничеством.

Женщин он презирает всех. Всех, кроме своей мамы, Лоры Моисеевны, и своей собаки, Анджелины Джоли. И ещё, конечно, супруги Добродела-старшего. Для них он делает исключение. Все остальные считаются бесполезными, либо достойными лишь потребительского отношения. Он уверен, что выгоды от них никакой. Вот если жениться по расчету, тогда да, всё остальное бессмысленно. Впрочем, он всех и всё видит в сугубо рациональном свете, без эмоций.

Люди представляются ему пазлами в картине, которую он собирает. Человек либо соответствует, входит в отведенное ему посадочное место, либо нет. Если входит – надо его поставить, если нет – надо сделать так, чтобы этого человека не было поблизости. Все вокруг нужны лишь для того, чтобы ему, замечательному, проложить путь к звездам. А звезды для него – это материальное благосостояние и ничего больше. Он все оценивает в денежном эквиваленте. Можно при нем восхищаться фильмом с потрясающей игрой актеров и съемками, каким-нибудь замечательным домом или картиной – первый вопрос Давида: сколько стоит?

И в отношениях для него есть только один критерий – цена? Вопрос о стоимости не касается лишь его любимой болонки, или каких она там других голубых кровей. Он запросто покупает ей позолоченный ошейник с бриллиантом. У нее есть собачьи часы, которые он надевает ей на переднюю лапу, персональные парикмахер и тренер, он учит ее правильному собачьему этикету. А картины с ее изображениями и фотографии, которыми увешана вся квартира? Или обращение к собаке: «Никто не понимает меня, как ты» и «Всех женщин мира я не променяю на тебя»? Это ли не тревожный сигнал для вызова бригады психиатров? Но нет. Никто из их окружения не считает его нездоровым. Вокруг Давида полно друзей, смотрящих ему в рот и в карман, и девушек, смотрящих туда же, но в обратной последовательности.

Истинная причина упорной дружбы окружающих и любви женщин – его друг Александр Добродел. Друг, в упор не видящий неприкрытой лести и принимающий всё за чистую монету. Ситуация стара, как басня дедушки Крылова. Ее муж, Александр Добродел, сидит на ветке с папиным сыром под мышкой, а Давид поет: «Какие перышки, какой носок!» Правда, в этой басне у лисы более творческий подход к делу. Давидово пение: «Мне бы такой ум, такую память, такие мышцы, такой голос…» – звучит уже как фон, к которому привыкли, к которому он сам приучил. «Я-то ничто, я из себя ничего не представляю, да кто я такой по сравнению с тобой, да как я вообще директором работаю?» – этот сироп Давид льет в уши Александру, пока на его лице не появится надпись «Достаточно». Он внимательно следит за реакцией. Когда видит, что перегнул, делает сироп пожиже: «Ну что ты, брат! Я в этом (музыка, история, философия, политика, да всё, что угодно) не разбираюсь так, как ты. Это ты – профессионал». Такое «разжижение» имеет свою цель. Менее сладкий сироп выглядит просто-таки голой правдой после первого. И как он сам умеет выглядеть честным и незаменимым на фоне тех никчемных людей, которых же рекомендует Александру в качестве «классных специалистов». К тому же так приятно, а главное, полезно еще ближе сдружиться против того, кто завалил порученное дело…

Саша почувствовала, что начинает закипать от несправедливости и собственного бессилия. Редкие всполохи света от проезжающих машин на черной шторе напоминали, что жизнь не заканчивается даже ночью. Она потянулась к часам. Почти четыре. Ночи или утра… Муж спал в том же положении. А Саше было совсем не до сна.

Она повернулась на бок, но физиономия Давида, стоящая перед глазами, переместилась вместе с ней, словно перед ней стоял рекламный щит с изображением молочного брата. Ей даже показалось, что он смотрит на нее с ненавистью, как смотрел всё последнее время. Для Александра у него имелся совсем иной взгляд – слащавый, обожающий и преданный. Все это замечали, но и всем было плевать. История, случившаяся месяца два назад, была ещё одним тому подтверждением. Муж сам рассказал об этом.

Для предвыборной речи он решил пройти курс риторики и сказал об этом Давиду.

– Ты великолепно говоришь, но если считаешь, что надо, то конечно! Я тебя поддерживаю! Давай я пойду с тобой! – с готовностью ответил тот.

Давид поехал. Но до преподавателя риторики они не доехали. Давид предложил заехать «смочить горло» в ближайшем ресторане…

– Я же не успел к риторичке, – вспомнил уже вечером Александр.

– Да ну, не парься! Пошли ее подальше! Это ей надо у тебя поучиться! Ты же гений риторики!

Муж рассказал это как шутку, но Саше было не до смеха. Она понимала, что двигало Давидом. Он настроен негативно и ни на минуту не может представить, что его «брат», практически его собственность, может кого-то предпочесть ему, провести с кем-то больше времени, чем с ним. Отсюда же и ненависть к Саше. Давид был против нее с самого начала, и она это знала. Он говорил Александру: «Она старше тебя, ты представь ее через десять лет, у тебя не будет к ней никакого желания. Одумайся, пока не поздно, потом будут общие дети, вообще не избавишься». Когда Александр сделал ей предложение, он немедленно послал Давиду эсэмэску: «Представляешь, я женюсь!» И получил ответ: «Ты чего, дурак?»