жестяной крыше, заглушая похожий на шум лесопилки храп Тома. Они сидели в оазисе света – она и Билли Калхун.

– Ну и ливень, – проговорил наконец Калхун, когда буря и тиканье настенных часов сделали тишину между ними слишком оглушительной. – Сегодня в бар ввалились трое парней, и они сказали, что видели, как трое мексиканцев сплавлялись в каноэ по Мейн-стрит. И божились, что это правда.

Голос у него был ровный, приятный.

«Он не улыбается, когда шутит», – поняла она. Ей это нравилось.

– Ливень так ливень, – сказал он, держа кофе обеими руками. На кружке была напечатана картинка с Аламо и словами: «МОЖЕТЕ ВСЕ ОТПРАВИТЬСЯ В АД, А Я ПОЕДУ В ТЕХАС».

– Вы сегодня так помогли моему мужу, – сказала она.

– Помог, – согласился он.

– Но вы же и позволили этому случиться.

Калхун сделал глубокий вдох, будто слышал этот упрек не впервые.

– Некоторым мужчинам, – сказал он, – нужно просто залить свои проблемы, а до этого, думается, они сначала доходят до краев. А потом уже переливают за края.

– Я тону в его проблемах, – сказала Аннабель. – Он срывается, пару раз в месяц, и исчезает на целый день. Иногда на всю ночь. Уже месяцев шесть-семь так продолжается. У нас уже несколько недель в мотеле никто не останавливается. Если бы не кафе… – Она умолкла. – Ну, в общем, так.

– Мужчине это тяжело перенести, – заметил Калхун. – То, как увядают его мечты.

– Женщине тоже тяжело перенести мечты мужчины, мистер Калхун.

На лице бармена отразилось сочувствие, подобно тени облака, упавшей на землю.

Когда она посмотрела на него, за раскатом грома последовала молния, и во внезапной ее вспышке Аннабель увидела свое будущее – точно рисунок теней на голой стене кухни у Калхуна за спиной.

– Курите? – спросила она.

Он пожал плечами:

– Само собой.

– Покурите со мной, – сказала она.

Она подошла к антикварному столу рядом с дверью гостиной, откуда взяла свою пачку, коробок спичек и пепельницу из янтарного стекла с выгравированной на донышке надписью «УИНСТОН». Все это она поставила на стол между ними. Вытряхнула ему из пачки сигарету – он взял. Предложила спички, но он покачал головой и залез в карман футболки, откуда вынул бирюзового цвета спички-книжки с выведенным черным курсивом названием его бара – «Калхунс». Чиркнул спичкой о ноготь большого пальца и прикурил ловким движением, которое, подозревала она, проделывал тысячи раз.

– У мужчин мечты, – сказала она, стряхивая в уинстонскую пепельницу. – А у женщин секреты. Обычно я курю на заднем дворе или на крыльце, где ветер уносит дым. Но сегодня мне просто все равно. – Затем она несколько мгновений разглядывала Калхуна, а он смотрел на нее в ответ, и молчание между ними не казалось ни холодным, ни натянутым. – Спасибо, что вернули мне мужа, – сказала она наконец и затушила сигарету в пепельнице. – Мне кажется, вам пора, мистер Калхун.

– Билли, – сказал он.

– Билли, – исправилась она.

«Мне всего двадцать четыре года, – подумала она, наблюдая с крыльца за тем, как передние фары барменского пикапа прорезали себе путь сквозь дождь. – Всего двадцать четыре года».

Спустя некоторое время она увидела, как внизу в кемпере погас свет. Услышала, как открылась и закрылась задняя дверь, увидела, как Тревис обошел кемпер, чтобы отсоединить шланги и провода и поднять стальные ножки. Он двигался быстро, понурив голову. Ни разу не подняв взгляд на дом. Его лица она не видела: его скрывала тень широких полей шляпы. Затем он залез в кабину «Форда». Зашумел, ожив, двигатель. Дальний свет фар пробежал по мотелю, когда он вывел машину на шоссе.

Когда разразилась буря, она поймала себя на мысли, что все это неважно, как бы то ни было.

Такова была ее жизнь.

Жизнь, что она выбрала.

Дождь застучал по крыше фермерского дома.

Дворники смахнули льющуюся воду. Тревис наклонился над рулем и вытер стекло, которое тут же снова запотело от его дыхания. Вдруг ожило радио, издав голос Джонни Хортона, который пел «Любителя кабаков». Он не оборачивался, не желая видеть сухую, мертвую руку, упавшую на пол, даже когда кабину наполнил спертый аромат лимона и ванили с затхлым запахом заплесневелого мяса. Он увидел ее краешком глаза: белое платье поверх иссохшего скелета, с золотым медальоном на горле и спутанными ветками вместо волос. Ее красные ботинки валялись на полу у босых ног, ее икры прижимались к виниловому сиденью, точно как у Аннабель, когда та сидела на качелях, только сейчас сквозь рваную плоть и увядшие мышцы Рю Тревис мог видеть ее кости.

– Мы могли бы недурно провести времечко в этом мотеле, – сказала она. – Очень даже недурно.

Он все-таки обернулся и увидел, что она улыбалась, показывая черные корни зубов.

Когда она залилась смехом, Тревис слышал жуткие звуки, исходившие из ее горла.

Он включил радио.

Он ехал на восток. Не сворачивая, под нескончаемым дождем. В начале одиннадцатого подъехал к дансингу. Это место находилось далеко от Сьело-Рохо и всего, где Тревис когда-либо бывал. За ним тянулись рельсы, а по форме его здания Тревис догадывался, что некогда оно служило железнодорожным депо какому-то давно исчезнувшему поселению. Оно стояло у самого шоссе на перекрестке двух дорог, каждая из которых, совершенно безлюдная в час бури, уходила в темноту. Тревис немного посидел на стоянке, наблюдая через лобовое стекло за тем, как неоновую ночь смывает водой и она растворяется во мраке. Голова Рю лежала у него на плече, касаясь его жесткой, как луковая шкурка, щекой. Стоянка пустела по мере того, как набирала силу буря, и когда на ней осталась лишь пара пикапов, он заглушил двигатель и вылез из машины, скрипнув дверью под проливным дождем. На крыльце придержал дверь для последней стайки ковбоев и девиц, которые выходили в закрытых целлофаном шляпах и в шарфах. Он обернулся на свой пикап. В кабине никого не было.

В любую другую ночь это место ничем не отличалось от других, что он знал. Оно вполне могло оказаться первым попавшимся дансингом, куда он бы заглянул. Теперь же казалось, этот зал был единственным во всем мире: среди других зданий, других городов, других дверей, которые открывались лишь в один вытянутый просторный зал с ярким светом и плотным задымленным воздухом, с жмущимися друг к другу телами на танцполе. Сегодня зал пустовал: буря выгнала людей, принудив их вернуться к своим заботам. Здесь было тихо, лишь несколько небольших компаний сидело за столиками и тихонько играл музыкальный автомат, но его звуки почти утопали в стуке дождя по жестяной крыше.

Он купил себе пива