– За вами гонятся германцы, сир Робер, – проворчал достославный рыцарь, стараясь из последних сил скрыть радость от того, что увидел старых друзей целыми и невредимыми. – А германцы мне так надоели в Яффе, что я бросил все, пригласил приятеля и ринулся вам наперерез, чтобы принять участие хоть в какой-то потасовке. Благодаря этому чистоплюю Фридриху, в Заморье так и не началась добрая война… Не правда ли, сир? – обернулся он к своему спутнику.

Следовавший за ним рыцарь, по примеру де Мерлана, снял свой богато инкрустированный шлем, продемонстрировав аристократический профиль пулена,[21] принадлежащего к одной из знатных иерусалимских фамилий. Это был де Барн.

– Прежде всего позвольте объяснить, почему мы здесь, – отвечая на немой вопрос, застывший в глазах у рыцарей, произнес собрат тевтонского ордена. – У нас нет времени на выяснения отношений, и, прежде всего, вы должны знать, что одновременно с рыцарским отрядом, который был отправлен вам навстречу, император послал эстафету в Каир. В письме к султану аль-Камилу он, во исполнение только что заключенного договора, истребовал военную помощь и попросил перехватить отряд, идущий из Багдада, если он, обходя заслоны, попробует прорваться в королевство вдоль берега Мертвого моря. Султан удовлетворил просьбу Фридриха, и теперь не менее пятисот воинов его икты движутся сюда с юго-запада и, скорее всего, уже вошли в ущелье.

– Это верно, друзья, – кивнул головой Недобитый Скальд, – они движутся вслед за нами, так что, самое позднее на исходе завтрашнего дня, вы столкнетесь с опасным противником.

Реакция Сен-Жермена была мгновенной.

– Сир Робер, – ровным голосом произнес приор, – передай Чормагану, чтобы он сей же час оправлял гонца к Серпену. Пусть отвезет мой приказ – немедленно снимать засаду и догонять отряд. Ударим вначале всеми силами по сарацинам, затем, очистив тылы, развернемся и дадим бой германцам, – пояснил он свои действия остальным. – Силы неравны, и всех опытных бойцов нужно собрать в кулак.

– Нас послал сюда Герман фон Зальца, мессир, – де Барн подъехал вплотную к рыцарям, и только теперь, рассматривая его вблизи, Жак увидел, насколько тот устал. – Почему он это сделал, вы поймете, когда узнаете обо всем, что произошло с тех пор, как мы встретились в Яффе с братом Серпеном. Надеюсь, он вернулся к вам в целости и сохранности.

– Да, брат Серпен уже давно возвратился и рассказал обо всем, что он видел и слышал, – ответил Сен-Жермен. – Мы знаем о том, что Фридрих все же вошел в Иерусалим и возложил на себя корону. Я горю от нетерпения в ожидании вашего рассказа. Однако у меня имеется еще одно небольшое дело, достопочтенные рыцари. Как только оно будет завершено, я выслушаю ваш рассказ.

Вскоре выяснилось, что «небольшим делом» приора стал тайный совет с монголами. В стороне от небольшой закрытой площадки, выбранной для короткого привала, за выступом скалы съехались Робер, Сен-Жермен, Толуй и Чормаган. Жак участия в совете не принимал, но, как один из посвященных, был поставлен приором в охранение и слышал негромкую беседу.

– Сколько кибиток везут настоящий груз, хан Толуй? – спросил приор, выделив голосом слово «настоящий». Робер, как мог, повторил его слова по-монгольски.

– Только три – ответил тот. – В первой – деньги, во второй золото, драгоценности, важные бумаги. Там же и ваши реликвии. В третьей…

– Не называй имени вслух, о, великий хан! – почтительно, но твердо перебил Толуя Чормаган. – Горные духи нас слышат, и мы должны быть осторожны, дабы не навлечь на себя их гнев.

«Христиане», – усмехнулся про себя Жак и посмотрел на запястье, где багровел еще не до конца затянувшийся шрам, оставшийся у него после братания с Толуем.

– Вот для чего я вас собрал. – Приор, как обычно, говорил ровным, почти бесцветным голосом, Робер переводил. – Наш главный враг, император, оказался предусмотрительнее, чем я предполагал, и выслал отряд нам навстречу. Ловушка захлопнулась, хан. Теперь все, что я могу для тебя сделать, – это отвлечь на себя все вражеские силы и дать время, чтобы ты мог уйти. Сейчас мы двинемся в путь. Поставь в арьергарде самых надежных своих людей и двигайся с ними сам. Те три кибитки пусть идут последними в колонне. Как только стемнеет, тихо и незаметно отстаньте от отряда и укройтесь в одном из боковых ущелий. Дождитесь, когда мимо вас пройдет германский отряд, а дальше действуйте по обстоятельствам. Я бы посоветовал спрятать тело и сокровища подальше в горах, куда не пройти на конях, после чего самим возвращаться обратно, в Монголию. Насколько я понял, ты должен, во что бы то ни стало, попасть на ваш харултай. Сделай это, хан, и тогда наша гибель не будет напрасной. Впрочем, не мне за тебя решать.

– Ты прав, нойон, – после долгой паузы медленно произнес Толуй. – Я принимаю твой план. С собой я заберу только десяток нукеров. Не обижайся, но я выберу лучших. Чормаган с остальными останется с вами и будет сражаться до конца.

Более не говоря ни слова, франки и монголы разъехались, чтобы отдать необходимые распоряжения и изменить походный ордер.

«Мы умрем», – подумал Жак. И в этих мыслях его не было ни страха, ни отчаяния. С тех пор как в Бургундии к нему на свадьбу приехал сеньор, желавший воспользоваться правом первой ночи, превратив его из виллана сначала в бунтовщика и беглеца, затем в пилигрима и рыцаря крестоносного ордена, смерть ходила от него в двух шагах. За два года, проведенных сперва в бегах, затем на борту «Акилы» и в Святой Земле, он привык к ее соседству и думал о ней скорее как крестьянин думает о граде, который может побить лозу и уничтожить урожай. «Да, мы умрем». Единственное, о чем он искренне сожалел, это о том, что так и не увидит Иерусалим.

Как только отряд продолжил путь, Сен-Жермен, собрав рядом с собой рыцарей своего эскорта, подозвал Скальда с де Барном, чтобы, наконец, выслушать их рассказ.

– Прежде всего, де Барн, – задал вопрос приор, – ответь, как ты узнал, что мы пойдем именно этой дорогой?

– Не забывайте, мессир, что я родился и вырос в Палестине, – ответил рыцарь. – Другой дороги, по которой можно пройти к берегу и провезти повозки, в этих горах просто нет. А о том, что вы идете не налегке, императору уже известно.

– Расскажите нам, что происходило после того, как Фридрих вошел в город.

– Коронация оказалась сущим фарсом. Наутро в воскресенье Фридрих, ожидая прибытия патриарха, начал репетировать церемонию, в которой он должен был выступить главным действующим лицом, подобно коронациям, которые происходили в Палермо, Риме и Аахене. День подходил к концу, но, кроме преданных императору архиепископов Палермо и Капуи, в церкви Святого Гроба не появился не только патриарх Геральд, который по закону должен был совершить помазание, но и ни один из духовных лиц иерусалимского патриархата. Глупее ситуацию трудно себе представить. Фридрих уже вызвал с Мальты свой флот, чтобы тот сопровождал его в Италию, земля Палестины горела у него под ногами, но оставить освобожденный город, не увенчавшись короной, он не хотел, да и, по большому счету, уже не мог. Тогда фон Зальца и предложил Фридриху, чтобы он не устраивал торжественную мессу, а просто взял с алтаря корону и, без причастия и помазания, отнес ее к своему трону и сам возложил себе на голову. Фридрих вынужден был согласиться. Глашатаи объявили о начале церемонии. Церковь заполнили моряки – пизанцы, генуэзские арбалетчики и германские рыцари. Впереди всех стояли фон Зальца и тевтонские магистры, одетые в свои белые плащи с черными крестами. Рядом с ними, надутые как сычи, расположились великий прецептор[22] тамплиеров со свитой и несколько госпитальеров. Они присутствовали как бы неофициально, наблюдали за происходящим и копили впечатления, чтобы донести их до ушей патриарха, который, в свою очередь, отчитывался обо всем перед папой Григорием. Церемония заняла всего несколько минут. Фридрих чуть не вбежал внутрь, поспешно приблизился к алтарю, схватил с него заранее приготовленную корону и быстро нахлобучил ее себе на макушку. Корона оказалась мала, все время норовила слететь, и ему пришлось все время придерживать ее рукой. Затем Герман фон Зальца вышел вперед и огласил присутствующим вначале по-германски, затем по-франкски письмо императора, описывающее его деяния, начиная с того, как он взял крест в Аахене. Он описал жесткие меры, которые предпринял против него папа, возлагая вину не столько на понтифика, сколько на тех, кто вводил его в заблуждение, прозрачно намекая на происки акрского клира. В заключение он, отбросив всяческие иносказания, направил самые жестокие упреки в сторону патриарха и его сторонников, описывая их как лжехристиан и говоря, что они, пытаясь очернить образ императора, злонамеренно мешали заключению мира и освобождению Святой Земли. После этого император немедленно покинул церковь и, не снимая короны, проследовал в резиденцию госпитальеров, где приступил к переговорам с английским епископом, магистрами тевтонцев и госпитальеров, великим прецептором тамплиеров и прочими знатными людьми, которые готовы были принимать участие в укреплении и защите Иерусалима. Эти переговоры продолжались до утра, однако не достигли никакого результата. Камнем преткновения стала, в первую очередь, цитадель – башня Давида. Император пообещал ее тевтонцам, но тамплиеры, оставленные по договору без резиденции, требовали, чтобы ее отдали им в качестве замены.