Действуя строго по инструкции, он заблаговременно прибыл по указанному новыми друзьями адресу, поднялся в лифте на верхний, двенадцатый этаж старой панельной высотки, а потом, преодолев огражденный металлической решеткой короткий лестничный марш, очутился перед низкой железной дверью технического этажа. Получалось, что этот этаж — тринадцатый, несчастливый, но данное обстоятельство не вызвало в душе майора сколько-нибудь заметного отклика: Виктор Павлович Григорьев и без магии чисел знал, что в его жизни началась черная полоса, из которой он уже не чаял выбраться.

Сильные, мужественные люди упорно движутся вперед, преодолевая пешком бесплодные пустыни и переплывая океаны на утлых парусных суденышках. Многие из них погибают, не оставив после себя ничего, даже имен на надгробных плитах, но те, в ком достаточно сил и упорства, проходят свой путь до конца и однажды, обессиленные, но счастливые, выходят на зеленые берега открытых ими континентов или к населенным дружелюбными туземцами оазисам.

Это рассуждение, в общем и целом абсолютно справедливое и в переводе на простой язык означавшее, что любую черную полосу при желании можно преодолеть, майора Григорьева никоим образом не утешало. Во-первых, мореходов были тысячи, а первооткрывателями, чьи имена бережно хранит история, стали единицы. Во-вторых, даже те, кому не посчастливилось добраться до манящих неведомых земель, отправлялись в путь по собственной воле, хорошо зная, чего хотят. А Виктор Григорьев ни в какие неведомые дали сроду не рвался, в это море его загнали насильно, лишив возможности повернуть назад и вернуться на знакомый, милый сердцу берег, что все еще виднелся на горизонте. Он не хотел идти туда, куда его безжалостно гнали, но другого пути у него, похоже, не осталось.

Продолжая действовать по инструкции, он подергал висящий в проушине железной двери массивный амбарный замок. Как и обещал Лысый, замок оказался не заперт. Григорьев аккуратно, чтобы не производить лишнего шума, снял его и положил в кучу какой-то ветоши справа от двери.

Тщательно, с точностью до запятой следовать инструкции было легко, пока дело не дошло до ее главного, ключевого пункта. Каждый сделанный шаг приближал майора к этому пункту, но он продолжал послушно шагать: пока ничего страшного и непоправимого не происходило, подчиняться чужой воле было легче, чем принять собственное решение, которое обещало стать очень непростым и вовсе не обещало оказаться верным.

Прикрыв за собой дверь, майор осторожно двинулся вперед сквозь пыльный сероватый сумрак. Потолок здесь был низкий, и рослому майору приходилось пригибаться, чтобы не оцарапать макушку о шершавый бетон. Огибая глухую стену лифтовой шахты, он на ходу достал из кармана синего рабочего комбинезона хлопчатобумажные перчатки с прорезиненными ладонями. Перчатки были изжелта-белые, а покрывающая внутреннюю сторону ладоней и пальцев резина — ярко-красная, так что со стороны могло показаться, что руки у майора в крови. Это был своеобразный привет из недалекого будущего. В юности майор Григорьев любил фантастику и вдоволь начитался, наслушался и насмотрелся облеченных в форму художественных фильмов, рассказов, повестей и целых романов рассуждений о том, что никаких предначертаний не существует, и любое, даже самое мрачное будущее можно изменить, если заранее знать, какая напасть подстерегает тебя за углом.

И вот теперь эти перчатки, которые какой-то идиот выкрасил так, словно надевший их пролетарий уже успел пару раз засунуть пальцы в работающий на полных оборотах фрезерный станок. Намек более чем прозрачный, а толку-то? Самое смешное, что логика фантастических новелл к данному случаю неприменима: на самом деле изменить ничего нельзя, и, какой бы вариант ни выбрал майор Григорьев, руки у него все равно будут в крови.

Разница лишь в том, чья это будет кровь — его собственная, жены и сына или чужая.

Правда, позволить кого-то убить и убить самому — разные вещи. Первое намного проще: сам ты ничего такого не совершал, а значит, вроде бы и ни при чем. Непротивление злу насилием — вот как это называется. Удобная позиция, недаром ее умный человек придумал — видать, был опыт… Но ведь и его не пощадят! И валяться в ногах бесполезно — не те это люди, совсем не те. Да он и сам не такой; бывало, и у него валялись в ногах, вымаливая пусть не жизнь, но свободу или хотя бы посильное содействие в смягчении грядущего приговора. И что? Случалось, что он шел-таки на уступки, но вовсе не по доброте душевной, а за приличные деньги. Но таких денег, которых хватило бы, чтобы выкупить не то что три, а хотя бы одну жизнь, он отродясь в глаза не видел. Да и не нужны этим упырям его деньги, о чем тут говорить! У них есть четкий план, и генерал Потапчук, не говоря уже о майоре Григорьеве, в этом плане играет далеко не ключевую роль. Притом они не авторы плана, а всего лишь исполнители, и за качество исполнения с них, без сомнения, спросят со всей возможной строгостью. Ну, и какой тут может быть торг?

Сволочи, с ненавистью подумал майор Григорьев, огибая шахту лифта. Ну почему именно я? За что? Что я вам сделал, гады, чем перед вами провинился? Чтоб вы сдохли, твари! Ничего, я еще всех вас переживу!

За шахтой, как и предупреждал Колючий, обнаружился штабель досок — не штабель, собственно, а обыкновенная куча, хотя и сравнительно аккуратно сложенная. Доски были разнокалиберные, в большинстве своем необрезные, сучковатые и занозистые. Их покрывал густой слой пыли, под которым прощупывались шершавые брызги и бугристые наплывы засохшего цементного раствора и штукатурки. Некоторые доски были сбиты между собой, из других торчали кривые клыки ржавых гвоздей. Судя по всему, доски когда-то использовались строителями для изготовления козел, лесов и прочих подмостей и лежали здесь со времени окончания последнего ремонта, а может быть, и завершения строительства — то есть, если прикинуть на глазок, где-то с конца семидесятых.

Присев на корточки, майор почти по плечо запустил руку в треугольную щель между нижними досками и стеной шахты. Шарящие в пыли и паутине пальцы нащупали толстую жесткую ткань, забрали ее в щепоть, ухватились покрепче и осторожно потянули. Сменив захват на более удобный, майор с негромким шорохом вытащил из тайника длинный брезентовый сверток, в трех местах перехваченный обыкновенной бечевкой.

Оттянув кверху левый рукав комбинезона, майор посмотрел на часы. Времени в запасе осталось предостаточно. Присаживаясь на доски, Григорьев для начала осторожно прощупал их задом — не разъедутся ли, — и только убедившись, что опора достаточно надежна, опустился на нее всем весом. Опасался он, разумеется, не нелепого, но абсолютно безопасного падения с рассыпавшегося штабеля высотой в полметра, а грохота, который мог привлечь внимание жильцов снизу. Совсем обнаглели эти бомжи, скажут жильцы квартиры на двенадцатом этаже, — опять замок взломали. Того и гляди, пожар устроят, скажут они и, вооружившись чем придется, отправятся наверх — гнать взашей распоясавшихся люмпенов без определенного места жительства, которые, как бродячие кошки, гадят, где заблагорассудится, служа постоянным источником антисанитарии и зловония. Или, что вероятнее, позвонят в ближайшее отделение полиции. Потому что, в отличие от бродячих кошек, бродячие люди могут быть по-настоящему опасны.