Дело принимало все более скверный оборот. Дабы в военное время поддерживать максимально возможную рентабельность своего производства, Морелль не гнушался эксплуатацией подневольного труда: «В данный момент мы испытываем недостаток в квалифицированной рабочей силе […], и погрузку витамультина в вагоны могут производить только девушки, – сообщал его главный химик доктор Курт Мулли. – Поэтому я буду пытаться время от времени привлекать заключенных. Возможно, вам удастся получить через канцелярию Бормана подтверждение, что наши работы имеют первоочередное значение»[301]. Мулли знал, что его шеф способен повлиять даже на могущественного Мартина Бормана, грозного рейхслейтера НСДАП и секретаря фюрера.

В течение нескольких месяцев Морелль накопил такие запасы органов, что они превысили возможности его производства. Однако он упорно старался сохранить монополию и скорее согласился бы на то, чтобы сырье испортилось, нежели позволил бы переработать его кому-то другому: «Я не могу передать сырье конкурентам […]. Мне принадлежит исключительное право собирать железы и другие органы на Украине и использовать их»[302].

Основной упор личный врач сделал на печень. В этом чрезвычайно важном органе, обеспечивающем энергетический обмен веществ, расщепляются и синтезируются самые разнообразные вещества, и среди прочих многочисленные стероиды – образующиеся из холестерина мужские половые гормоны, которые способствуют развитию мышц и повышают потенцию, а также кортикоиды или глюкокортикоиды, считающиеся чудодейственным средством, поскольку они повышают на краткосрочный период энергетический уровень. Морелль считал, что, используя эти свойства, он может получить медикаменты, обладающие стимулирующим и даже оздоровительным эффектом. Однако в печени присутствуют и вещества, содержащие самых различных возбудителей болезней, которые провоцируют иммунологические реакции и могут запускать процесс саморазрушения, когда организм утрачивает способность отличать чужеродные вещества от собственных и опасные от неопасных и иммунная система начинает защищать его от здоровых веществ.

Чем катастрофичнее становилось положение на фронте, тем чаще оттаивала замороженная печень во время транспортировки, поскольку теперь уже было невозможно избежать длившихся по несколько дней задержек. Продолжительность перевозки доходила до трех недель, и, когда отвратительно пахнувшие органы достигали наконец Оломоуца, их часами варили в больших котлах с добавлением ацетона и метилового спирта. Яды отделялись, и оставалась кашеобразная коричневая масса, консистенцией напоминавшая мед. Она разбавлялась водой и разливалась по ампулам – по десять тысяч штук в день. Это был конечный продукт Морелля – Лебер Хамма. Но нашла ли подобная бурда путь к потребителю? К сожалению для лейб-медика, с мая 1943 года новые медикаменты перестали поступать на рынок – в соответствии с новыми требованиями военной экономики. Но Морелль сумел преодолеть и этот барьер. Он самонадеянно обратился в Имперское управление здравоохранения, в ведомство имперского руководителя здравоохранения Конти: «Касательно реализации моей продукции фюрер позволил мне следующее: если я получаю новое средство, испытываю его, применяю в Ставке фюрера – и применяю с успехом, – то могу распространять это средство по всей Германии без дополнительных разрешений»[303].

Итак, Морелль, бывший модный врач с Курфюрстендамм, создавший фармацевтическую империю, которая выросла, словно из-под земли, использовал сотрудников Ставки фюрера – и, вполне вероятно, самого фюрера – в качестве подопытных кроликов, делая им инъекции весьма сомнительных гормональных препаратов и стероидов, изготавливавшихся зачастую в ужасающих, с точки зрения гигиены, условиях. После этих опытов данные средства разрешалось распространять на территории рейха и в рядах вермахта. Это было аутоиммунное поражение.

После капитуляции остатков 6-й армии в Сталинграде в начале февраля 1943 года вермахт окончательно потерял ореол непобедимости, а вместе с ним и Гитлер. Его внешняя реакция на военную катастрофу на Волге, как и на поражение Роммеля в боях с англичанами в Африке, на начавшиеся в марте опустошительные налеты Королевских ВВС на города Рура, а также на проигранную в мае его подводным флотом «Битву за Атлантику», была традиционной: полная отрешенность в сочетании с непоколебимой убежденностью в абсолютной правильности своих решений. Он твердо верил в неизбежность «окончательной победы» и не проявлял ни малейших признаков готовности начать наконец руководствоваться здравым смыслом. Вместо того чтобы трезво оценить создавшееся положение, найти из него выход, прибегнув к новой стратегии – например, попытаться заключить перемирие, – нацистский режим становился все более косным, как и сам «Пациент А».

Гитлер все чаще пребывал в одиночестве. Из-за постоянных наступлений Красной армии он в 1943 году провел в своей ставке «Вервольф» всего несколько дней. Подобно раненому зверю, он снова уединился в «Вольфшанце». Вошедшие в привычку совместные ужины и ночные чаепития все больше и больше воспринимались всеми их участниками как пытка. Фюрер часами вещал без устали своим мягким баритоном. Его утомительные монологи затягивались до раннего утра. При этом он не обращался ни к кому конкретно, его взор был устремлен вдаль. Складывалось впечатление, будто он беседует с некой невидимой свитой. Излюбленные темы: вред курения, пагубность отравления организма всевозможными ядами, польза вегетарианского питания, которое его личный врач, получивший 30 января 1943 года необлагаемую налогом дотацию в сумме 100 000 рейхсмарок, с помощью витаминных и укрепляющих добавок поставил на научную основу. Для успокоения нервов он мог позволить себе пренебречь правилом, дотоле считавшимся незыблемым, и после ужина от случая к случаю выпивал бокал пива или опрокидывал рюмку сливянки, проверенной по его приказу в полевой лаборатории на содержание сивушных масел[307].