Дом. Две спальни в разных концах помещения, крохотная кухня, прихожая, гостиная. Этажность: один. В спальнях по кровати, в гостиной зачуханный и просевший от времени диван, перед ним стол, на кухне и вовсе монашеские условия. Тарелок нет, кружек нет, столовых приборов нет – в шкафах пустота, только паутина под сушилкой. Старенькая трехкомфорочная плита обнаружилась в углу, но кастрюли отсутствовали. Не было ни чайника, ни жидкости для мытья посуды (хотя, какой посуды?), ни даже тряпок. А еще ни половичков, ни скатертей и ни занавесок на окнах. В углу гудел и изредка трясся холодильник. Тоже пустой.

Хорошо хоть электричество присутствовало, и лампочка по щелчку выключателя зажигалась исправно. Правда, в дневном свете казалось, что она и не светит вовсе, но на вечер, наверное, хватит.

Аля обошла всю кухню, похлопала дверцами шкафчиков, сделала пометки. Прошла в спальню, оглядела кровати – подушки, вроде бы, есть, одеяла тоже. Обогреватели тут не нужны – лето, – затем вдруг спохватилась, едва не стукнула себя по лбу – она ведь не новую квартиру обставляет! Не переезжает сюда насовсем, не остается жить, не нанялась работать дизайнером – менять мебель и создавать уют. Ее сюда пустили лишь на две недели, и хорошо, что вообще пустили. Какая разница из чего есть и на чем спать? Лишь бы не голодать и лишь бы не сильно мерзнуть, а она?

Глаза пробежались по длинному списку, стреловидные брови нахмурились – вычеркнуть ненужное? Но ведь здесь все нужное, все полезное и важное…

Заела жадность. Или въевшаяся под кожу еще с Лиллена прагматичность; Алька не стала вдаваться в анализ.

Вычеркивать из списка что-либо, впрочем, не стала тоже.

– Вот.

Через какое-то время она протянула блокнот обратно, честно приложила ручку.

Мужчина принялся читать:

– Ведро, тряпка, веник, таз. Таз? Совок, мыло, полотенце, белье…

Он запнулся.

– Это нижнее, что ли?

Алька покраснела. А в чем ей ходить, если выстирает то, что на ней?

– Да.

– А размер?

Она покраснела еще гуще. Не умея сказать наверняка, она обтянула юбку вокруг бедер руками и показала – смотри, мол.

Взгляд темных глаз переполз на ее бедра, затем на грудь и только после этого обратно на лицо, но уже с другим выражением. С таким, которое можно было истолковать, как «досталась же ты на мою голову…»

Послышался вздох. Водитель взял блокнот, не читая больше, спросил: «Продукты написала?», дождался кивка и поднялся со ступеней. К машине зашагал, не оглядываясь.

Алька смотрела, как широкоплечая фигура в плаще исчезает в тумане, затем перевела взгляд на покосившийся забор и лишь спустя секунду поняла, что не спросила о главном – она собирается жить здесь одна или…?

Или.

* * *

Лохудра почему-то не открывала.

Он стучал, кажется, вот уже полчаса, и никогда еще хозяйку не приходилось ждать так долго. Спит она, что ли? Померла?

– Эй, соседка, я знаю, что ты дома. Отпирай уже!

Чтобы понять, что та жива, даже воздух нюхать не приходилось. Жива, еще как, только чем-то, по-видимому, напугана.

Дверь отворилась через минуту, когда Регносцирос собрался уходить. В щели, затянутой хлипкой цепочкой, показалось мятое лицо, и он спросил грубее, чем намеревался:

– Что, жрать больше не хочешь?

– Это ты?

Соседка воровато оглядела окрестности.

– А ты кого ждешь? Божьего прихода? Или любовника к ужину?

– Да иди ты…

Да, она тоже с ним не церемонилась, и ему это даже чем-то нравилось. Прямота хороша, пока не переходит в излишнюю грубость. У лохудры не переходила.

– Тебе продукты нужны или нет?

– Нужны.

– А сразу сказать было нельзя? Я часами должен колотить?

– Ты… это, не кипятись. Просто зачастили тут ходить всякие, вот и не открываю. Вообще стараюсь не выходить.

– Что значит «всякие»?

Баал напрягся. Эта зона официально считалась «зоной вне Уровня» – по ней всякие не ходили. Во-первых, потому что это место не числилось на карте (Создатель знает, как здесь появилась лохудра, но к ней он давно привык), во-вторых, потому что добраться сюда было крайне проблематично – приходилось на скорости преодолевать невидимую стену.

Но случалось, однако, раз или два на его памяти, когда на Окраину забредали-таки непонятным образом беглые преступники. Давно это было; тогда он помог им найтись.

Женщина в мятой белой майке пояснила:

– Пару дней назад появились. Рыскали у твоего дома, пытались вскрыть мой замок; я зашумела изнутри – ушли.

Он недобро хмыкнул.

– Могли и не уйти, а пристрелить.

– Знаю. Но что мне, надо было тихо сидеть и ждать, пока вломятся?

Не вариант, не поспоришь.

– Опиши.

– Да два хмыря в потасканной черной одежде. Тощие, коротко стриженные, не пойму, с оружием или нет. А ты надолго уезжаешь? Может… помог бы?

Регносцирос напряг челюсти – помог бы? Да, по-видимому, придется. Вообще-то он хотел съездить за продуктами, привезти их сюда и с чистой совестью отчалить (по возможности надолго). Теперь же придется менять планы – не оставишь ведь Алесту в хибаре одну? А если придут – зря спасал ее?

– Поможешь?

– Тьфу ты!

Он развернулся и сплюнул. Не на крыльцо – мимо. Зло процедил:

– Двери пока никому не отпирай. Вернусь, стукну пять раз.

– Ага.

Белобрысая голова закачалась вверх-вниз, как у болванчика.

Он не собирался делать ничего из того, что делал. Ни забирать ее из Реактора – раз. Ни привозить ее в хижину – два. Ни теперь ходить по ярко-освещенным проходам гипермаркета и выбирать, мать его, совки для мусора – три. И уж точно не планировал оставаться жить в доме с Порталом, чтобы следить за безопасностью района.

А придется.

Какие варианты? Он мог бы оставить Алесту в одиночестве и через пару дней найти ее хладный труп на веранде, так? Хороший вариант, спокойный, но его не устраивал. Мог бы изначально придушить ее в камере, экспресс-методом доставить душу на Танэо и с чистой совестью поставить галочку в программе на планшете. Мог бы? Мог. Не сделал. Мог, на худой конец, отвести ее к Дрейку, но опять же не отвел – что с ним случилось? Сам же накануне говорил Бернарде: «Не бери ответственность за чужую судьбу, ты становишься ее «отцом» – тем, кто в какой-то мере ведет». Хорошие советы он, конечно, раздавать мастак, а вот следовать им…

Пластиковые совки отыскались сразу за швабрами – яркие, красные, режущие глаз. С белым прямоугольником липучей этикетки на непыльной еще пока поверхности.