в ней хотел найти опору

(тридцать шесть и сто, не меньше, раз),

льнул к непостижимому вулкану

он, художник, в чаяньи высот,

видя, как вверяется туману

всем своим великолепьем тот,

в ночь ныряющий тысячекратно,

чтобы вновь стряхнуть ночную тень,

потому что слишком краток день

для картин, мелькнувших безвозвратно,

образами образ вознося,

прояснив приметами приметы,

так что сквозь малейшие просветы

высь видна сияющая вся.

Мяч

Ты, круглый, кто из рук в другие руки

тепло несет, свой расточив удел

в полете, в духе собственной науки,

при этом слишком невесом, но цел,

почти не вещь, но все же с вещью схож,

настолько, чтоб меж взлетом и паденьем

нас наделить невидимым владеньем,

и от него едва ли ускользнешь,

как ни старайся, все равно впросак

ты попадешь, как он, ища опору

в броске и делая при этом знак

вверху, как полагается танцору,

чей безотчетный отработан шаг,

и в танце легок и упруг,

а после, окружающим в угоду,

желанный, попадает в кубок рук,

напомнив безыскусную природу.

Дитя

Кажется, играет без конца,

но сквозь профиль днем и на закате

проступают вдруг черты лица,

круглого, как час на циферблате,

длящийся, покуда не пробьет,

но считать удары неохота

старшим, для которых жизнь — работа,

и выносит каждодневный гнет

с первою минутой и последней,

оставляя время про запас,

тот, кто, сидя в детской, как в передней,

ждет, когда его настанет час.

Пес

Картина — мир вверху, чья новизна —

от взоров, этот мир творящих врозь,

но вещь закрадывается одна

в него, а тот протиснулся бы сквозь

картину, оказавшийся другим,

внизу, поодаль, не внутри, не вне,

с картиною совпавший не вполне,

так как сомненье видимое с ним,

и он лицом повернут к ней и вслед

забвенью шлет мольбу, хоть зов напрасен,

он все почти постиг, почти согласен

не быть, когда его и вправду нет.

Камень-жук

Ты, миры объемлющий, владея

звездами на поле вековом,

как вместить бы мог ты скарабея

с твердым халцедоновым нутром,

если бы не этот храм, чьи глыбы

выношены лоном высших сил,

целыми мирами быть могли бы,

только ближе, преданней. Почил

на жуках своим недвижным взлетом,

человеческих не помня рук,

и его тысячелетним гнетом

замкнут, убаюкан спящий жук.

Будда во славе

Средоточие всех средоточий,

ты миндаль, ядро его ядра,

плоть плода, звезда всем звездам ночи,

славься, даль, чья глубь щедра.

Ты постиг ничто первооснов,

выбрав бесконечность-оболочку;

сок уже взорвать ее готов,

но снаружи луч сулит отсрочку,

ибо сколько бы твоих ни встало

солнц, сжигающих зенит,

и без них твое начало,

пребывая, устоит.

Дуинские элегии

Элегия первая

Кто из ангельских воинств услышал бы крик мой?

Пусть бы услышал. Но если б он сердца коснулся

Вдруг моего, я бы сгинул в то же мгновенье,

Сокрушенный могучим его бытием. С красоты начинается ужас.

Выдержать это начало еще мы способны;

Мы красотой восхищаемся, ибо она погнушалась

Уничтожить нас. Каждый ангел ужасен.

Стало быть, лучше сдержаться и вновь проглотить свой призывный,

Темный свой плач. Ах! В ком нуждаться мы смеем?

Нет, не в ангелах, но и не в людях,

И уже замечают смышленые звери подчас,

Что нам вовсе не так уж уютно

В мире значений и знаков. Нам остается, быть может,

Дерево там, над обрывом, которое мы ежедневно

Видели бы; остается дорога вчерашнего дня

Да прихотливая верность упрямой привычки,

Которая к нам привязалась и бросить не хочет.

И ночь. Ночь, когда ветер вселенной

Гложет нам лица, кому она не остается,

Вожделенная ночь, мягким обманом своим

Всем сердцам предстоящая? Легче ли ночью влюбленным?

Ах, они друг за друга разве что спрятаться могут.

Не знаешь? Так выбрось из рук пустоту

В пространства, которыми дышим; быть может, лишь птицы

Проникновеннее чуют в полете расширенный воздух.

Да, весны нуждались в тебе, и звезды надеялись тоже,

Что ты чувствуешь их. Иногда поднималась

Где-то в минувшем волна, или ты проходил

Под открытым окном и предавалась тебе

Скрипка. Всегда и во всем порученье таилось.

Справился ты? Уж не слишком ли был ты рассеян

От ожидания? Все предвещало как будто

Близость любимой. (Куда же ты денешь ее,

Если мысли, большие, чужие, с тобой сжились,

В гости приходят и на ночь порой остаются.)

Если хочешь, однако, воспой влюбленных. Поныне

Чувству прославленному ниспослано мало бессмертья.

Брошенных пой. Ты завидовал им, потому что милее

Без утоленья любовь. Начинай

Снова и снова бесцельную песнь славословья.

Помни: гибель героя — предлог для его бытия.

Гибель героя последним рождением станет.

Но влюбленных устало приемлет природа

В лоно свое, словно сил у нее не хватает

Вновь их родить. Воцарилась ли Гаспара Стампа

В мыслях твоих, чтоб, утратив любимого, молча

Девушка этим великим примером прониклась,

Чтобы думала девушка: вот бы такою мне стать?

Не пора ли древнейшим страданиям этим

Оплодотворить нас? Не время ли освободиться

Нам от любимых, дрожа, чтобы выдержать освобожденье,

Как