Мы начинаем болтать о наших танцевальных уроках и надолго увязаем в воспоминаниях.

Другие заключенные видят, что мы дружелюбно беседуем. Их шокирует, что на их глазах я любезничаю с нацистами. После чего мои товарищи по несчастью не хотят больше знаться со мною, избегают меня. Не желая проблем, я в тот же вечер прохожу по баракам и честно рассказываю, где собака зарыта. И даю им понять, что постараюсь использовать свои новые контакты всем во благо. Медленно, шаг за шагом, я снова завоевываю доверие к себе.

Благодаря своим “знакомствам” я добиваюсь того, что мы теперь стоим по тревоге не дольше 15 минут и нас не бьют просто так, безо всякого повода. Чтобы оставаться в форме, я сподвигаю женщин на ежедневную зарядку, и через некоторое время мы уже можем совершать прогулки. В сопровождении двух вооруженных эсэсовцев мы с целой группой заключенных гуляем по лагерю. Это дает возможность пройти мимо мужской части лагеря, обменяться взглядами с мужьями, а иной раз даже быстро перебросить им через колючую проволоку записку или маленький пакетик. Моя популярность стремительно растет — и вскоре я становлюсь старостой барака.

У старосты не так уж много обязанностей. Нужно вызывать медицинскую помощь, если в бараке кто-нибудь заболел, улаживать ссоры между заключенными, а также поддерживать связь с Aufseherinnen[57]и эсэсовцами. И это, собственно, все. Здесь моя жизнь протекает иначе, чем в Вестерборке, где я целый день трудилась секретаршей, а потом ублажала Йорга. Там у меня не получалось много работать над своей книгой. Теперь же я снова поймала нить своего рассказа и прилежно веду записи. Я пишу не только о том, что происходит в лагере, но и возвращаюсь к отдельным эпизодам своей юности — тем самым, которых прежде не касалась.

Так, например, я начинаю главу о своем дружке, который подарил мне первый поцелуй (я, кажется, вкратце уже упоминала об этом) и тем самым разжег во мне горячее пламя, которое не гаснет до сих пор. Его звали Хюберт. Для него отношения со мной были легоньким флиртом, ну а я воспринимала их всерьез. И когда до меня дошло, что его любовь ко мне была пустым звуком, я принялась мстить ему самым причудливым образом. Сейчас у меня, сидящей здесь, в лагере, мое тогдашнее поведение влюбленной девчонки вызывает один лишь смех. Но тогда я переживала все очень тяжело и мучительно. Вот как оно было…

…Начиная с шестнадцати лет я каждую субботу хожу к парикмахеру. Моя мать наряжает меня в самую дорогую одежду. Я выгляжу очень ухоженной и полна любопытства ко взрослой жизни.

В Собрании намечается грандиозный бал-карнавал. Мне разрешили туда пойти в сопровождении матери. Весь вечер я сижу рядом с ней и впервые наблюдаю, как взрослые флиртуют друг с другом. Они слоняются по залу и танцуют, поют и пьют, смеются и целуются. Возле аварийного выхода горит лишь одна красная лампочка, и я вижу, как в ее свете обжимаются пьяные парочки. Все это щекочет мое воображение. И через месяц, на балу по случаю Ми-карема[58], я сама хочу испытать те же чувства, что и эти люди.

Вечером на балу я, одетая балериной, стою в своем белом тюлевом балетном платье у одной из колонн, которые окружают большой танцпол у главного концертного зала. Разглядываю пеструю толпу и мечтаю влиться в нее. Мимо меня проносятся смеющиеся, танцующие, ликующие люди, и в этой толчее я чувствую себя абсолютно одинокой — до тех пор пока ко мне вдруг не подходит элегантный молодой человек в смокинге.

— Могу ли я пригласить вас на танец? — спрашивает он.

— Да, конечно! — пылко соглашаюсь я, ведь меня приглашают первый раз за весь вечер.

Розе 16 лет

Роза в Собрании. В белом тюлевом бальном платье сидит слева на переднем плане

Он берет меня за руку, чтобы отвести на танцпол.

— С кем имею честь танцевать? — интересуется он.

— Я — Рози, а вы?

— Хюберт, — отвечает он улыбаясь, и прежде чем я успеваю это осознать, его руки уже кружат меня по залу в плавном медленном вальсе. Хюберт хорошо танцует, имеет свой стиль и ведет меня очень умело. Но он не совсем трезв. Увлекая меня за собой в ритме вальса, он все крепче и крепче прижимает меня к себе. И мне это нравится. Именно этого я и хотела. Это и есть то, к чему я так стремилась.

Рука Хюберта скользит по моей спине от левой лопатки к правой руке. Это меня возбуждает. С горящими глазами, прижавшись к Хюберту, я полностью покоряюсь ему в танце. Но тут раздается резкий барабанный бой, звучат аплодисменты, танец закончен — и мы отходим друг от друга на то расстояние, которого требуют приличия. Вызывающим доверие жестом он предлагает мне руку и увлекает в коридор. Перед одним из зеркал мы останавливаемся, он осматривает мое отражение и говорит:

— Как же ты красива!

Щеки у меня и так пылают, но я краснею еще больше и, смеясь, увожу его от зеркала. Эта бьющая ключом жизнь прекрасна! Теперь мне не нужно быть зрителем, я сама становлюсь главным действующим лицом. Гуляя, мы добираемся до бара. Один из стульев свободен. Хюберт подхватывает меня и сажает на него, а сам, опершись о барную стойку, заказывает два бокала шампанского. В небольших высоких узких бокалах без ножки бегут вверх и лопаются пузырьки. Я в первый раз буду пить шампанское. Хюберт поднимает бокал:

— За наше знакомство!

Я тоже поднимаю бокал, смеюсь и пью. Хюберт обнимает меня за талию.

— Пойдем, дерзнем станцевать еще разочек! — предлагает он.

Близко прижавшись друг к другу, мы скользим в оживленной толпе. Я вновь ощущаю, как у меня внутри разливается блаженное тепло.

— Здесь так жарко! — говорю я.

Хюберт внимательно смотрит на меня, и мы скрываемся в прохладных коридорах, летим до самого их конца — туда, где начинается лестница аварийного выхода. Я останавливаюсь.

— Ну что, вниз? — спрашивает Хюберт и еще крепче прижимает меня к себе. Мы спускаемся на шесть ступеней вниз по винтовой лестнице к площадке, слабо освещенной аварийной лампочкой. Без малейшего сопротивления я позволяю ему подхватить себя на руки, чувствую тепло его тела и узнаю вкус его губ. Долго, очень долго длятся наши объятья. Прочь уходит время, исчезает все вокруг. Наши губы то сливаются, то размыкаются, то снова ищут друг друга…

…Наступившей весной я хожу в Собрание по несколько раз в неделю. Время от времени встречаю там Хюберта, и он всегда приглашает меня на танец. Мы танцуем, он смеется, болтает, но никогда даже намеком не дает мне понять, что помнит о той чудесной карнавальной ночи. Иногда я спрашиваю себя, а не забыл ли он о ней напрочь. Но в любом случае всякий раз он подходит ко мне, утешаю я себя, значит, рано или поздно заговорит об этом.