Еще раз повторюсь: ни моего отца, ни мою мать, ни меня пока не отправляют в Польшу. Поэтому мы можем поддерживать друг с другом связь из Вестерборка, а это уже дорогого стоит.

Мой исповедник из Вюгта прислал мне красивый молитвенник и невероятно прочувствованное письмо. Я полностью полагаюсь на будущее, много молюсь и свято верю в то, что вернусь отсюда к нормальной жизни, возобновлю работу и застану вас всех такими же, какими оставила. За исключением г-на Ван Метерена, которого я, собственно, даже и не презираю, поскольку он больше не принадлежит к числу людей, которых я когда-либо знала и уж тем более любила. Самое лучшее, я считаю, это не посылать г-ну Ван Метерену абсолютно никаких сообщений. Еще раз убедительно прошу, чтобы в руки г-на Ван Метерена ничего не попало, иначе в дело немедленно вмешается полиция. Это не пустая угроза, а то, чего я могу добиться здесь благодаря своей работе. У г-на Ван Метерена нет ничего моего, кроме нескольких частных фотографий и пары портретных рамочек. И я бы предпочла получить их назад. Они находятся в левом ящичке его письменного бюро. Не могли бы вы отправить мне их обратной почтой?

Мы снова получили от вас две посылки, за что вам наше сердечное спасибо. Но не могли бы вы впредь упаковывать их попрочнее, поскольку последнее время постоянно идут дожди и все внутри посылки перемешивается, делается влажным и, к сожалению, непригодным для употребления. А г-на Ван Метерена в Амстердаме я не видела и не разговаривала с ним. Так что это очередная подлая ложь. Разумеется, еще меньшей правдой является то, что я дала ему право распоряжаться нашим имуществом. Чистой воды фантазия! Не верьте ему, пожалуйста! Он никогда не был ни в Амстердаме, ни в Вестерборке, а что касается Элизабет, то я ей уже написала и обо всем предупредила, но не получила от нее в ответ ни малейшего признака жизни. Предупреждаю вас, мефрау Колье, на тот случай, если вы все-таки рискнете отдать ему что-то мое. Тогда я буду вынуждена передать дело в полицию. Я невероятно благодарна вам за то, что вы так хорошо заботились и продолжаете о нас заботиться. Но если мы с матерью уже стали жертвами его грубого мошенничества, то теперь я вынуждена угрожать вам и, возможно, даже приведу эту угрозу в действие, чтобы вы тоже не стали жертвой его мерзкого нрава и подлой природы. Поэтому еще раз прошу: оставьте все мои вещи, включая шубу и все прочее, там, где это сейчас находится. Если вдруг мне что-то понадобится, я непременно напишу вам об этом. Г-н Ван Метерен не был в Вестерборке, не передавал никаких чемоданов с вещами, а я, между тем, была и остаюсь здесь. Нужны ли вам другие, более убедительные и ощутимые доказательства, чем это?

В данный момент имеется не так много шансов навестить нас здесь, равно как и у меня практически нет шансов поки нуть лагерь. Спустя какое-то время, когда все здесь немного наладится, мы сможем спокойно обсудить такую возможность с моим шефом, и есть вероятность, что такой шанс появится, — тогда мы и повидаемся друг с другом. У меня необычайно приятный босс, который тоже весьма негодует по поводу всей этой истории.

Такие дела, мефрау Колье. На этом я закругляюсь. Желаю вам и вашему супругу всего наилучшего. Примите наисердечнейший привет от моих родителей, я же от вас жду скорой весточки, а может быть, и посылки. Одна лишь просьба: если будете отправлять нам одежду, кладите ее, пожалуйста, отдельно от продуктов и, по возможности, используйте в качестве упаковки прочные коробки, поскольку все посылки здесь вскрываются, а в сырую погоду вещи могут сильно пострадать.

Нежно любящая вас Лия,

Роза Гласер

Письмо Розы супругам Колье из Вестерборка от 30 октября 1942 года

Мое письмо возымело действие. Мефрау Колье ничего, ничегошеньки не отдает Кейсу. В одном из писем, которые я получаю от нее, она подтверждает, что полиции нас действительно выдал Кейс. За каждую из нас он получил по 500 предательских гульденов. Именно об этом мне в открытую намекали в полиции Наардена.

На деньги, оставленные мною у мефрау Колье, каждую неделю мы получаем посылки с продуктами, которые ей “заказываем”. По моей просьбе Магда присылает нам вещи — из тех, что мы у нее оставили. Прежде всего нижнее белье, носки и свитеры. Деньги из нашей копилки я получаю от четы Колье почтовым переводом и с их помощью устраиваю нашу жизнь в лагере.

Через несколько недель лагерная цензура становится строже. Все письма вскрывают и прочитывают. Появляются новые правила. Заключенным теперь разрешено писать только определенное количество строк — и то раз в две недели, а в отдельных случаях на письма вообще накладывается запрет. Поскольку еда в лагере крайне скверная, речь в письмах часто идет о продуктах питания. О заказах и о том, благополучно ли они доставлены. Вся переписка проходит цензуру, и с этим еще можно было бы смириться, но меня, к примеру, страшно огорчает то, что всех моих подруг, написавших мне письма, полиция убедительно попросила этого больше не делать. Их как следует запугали и намекнули, что если им уж так хочется со мной поболтать, то в лагере найдется местечко и для них. После этого мне перестали писать почти все.

После трудового дня я стремлюсь общаться с людьми и попутно стараюсь выяснить, что я могу организовать в этом новом для меня мире. Замечаю, что контакты с мужчинами я, как обычно, налаживаю легко. Некоторые тут же начинают со мной заигрывать. Я дурю им головы, улыбаюсь и, не задерживаясь, иду дальше. Я знакомлюсь с известным австровенгерским художником по имени Эрих Зиглер. Он вводит меня в своеобразный художественный клуб, и уже неделю спустя мы выступаем во всех бараках с песенками и юмористическими скетчами. Я пою, что-то изображаю, танцую. Мы имеем успех, а несчастные лагерники хоть на миг забывают о своих страданиях. Общаться с немцами для меня не проблема, поскольку я бегло говорю по-немецки. Здесь это бесспорное преимущество. К тому же в лагере все либо раболепствуют перед немцами, либо убегают от них прочь, в то время как я мило болтаю с ними и выслушиваю их новости с Heimat[51]. Я смотрю на большинство из них как на своих одноклассников из Клеве, с которыми мы вместе учились у Стаканчика. Все они примерно того же возраста, что и я. Эти ребята прямиком из “Гитлерюгенд” выкатились в вермахт или войска СС. Они говорят о своих повседневных заботах: о брате, который сражается на русском фронте, о долгих рабочих днях, о больной матери, живущей где-то под Руром, и о тоске по дому, жене и детям.

Мой путь определяется, когда я встречаю молодого офицера СС. Его зовут Йорг Мюллнер, он — голландец. Из Schreibstube[52]— конторы, где я работаю, я должна относить ему утвержденные списки с именами заключенных, которые этапируются в Польшу. Йорг внешне весьма эффектен: высокий, симпатичный, голубоглазый, держится свободно. Получается слишком нейтрально. Девушке важна униформа, для нее человек, мужчина — это детали. Зачем полностью убирать ее стиль?