— Тоот, отдай! Тоот, отдай! Ну прошу тебя!!

— Ротмистр, заткни ему пасть.

— Прикажете? — Тоот с явной неохотой положил руку на кобуру.

— Да ты что, совсем очумел? Верни ему соску. Потом разберёмся, что это за истерика. — Он вновь повернулся к стоящему у стены главному инженеру: — У вас, как я смотрю, отсутствие излучателя не вызывает столь бурной реакции.

— Нет. — Глаза инженера смотрели упрямо и спокойно.

— Это замечательно, просто замечательно. Тогда будьте любезны, вернитесь на своё место и расскажите мне подробно, что всё это означает? Надеюсь, у вас отсутствует необходимость брать собственный прибор в лабораторию для его тщательнейшего изучения?

— Отсутствует. — Нарти Клосс устало занял место за столом. — Да, это излучатель. Его начали разрабатывать до войны как медицинский прибор. Действительно, энц генерал, как медицинский прибор.

— Это я уже слышал. Потом работы свернули. Но дальше-то что?

— После войны мир разделился на выродков, к которым, увы, отношусь и я. И всех прочих, считающих выродков злобными чудовищами, желающими гибели всему живому.

— Забавная история. — Странник хрустнул пальцами. — Главный инженер завода излучателей — выродок.

— Такова ирония судьбы. Но эта работа — то, что я умею лучше всего. Или вам было угодно, чтоб я таился по лесам, как все эти подрывники, или гнил в бараке на Голубой Змее?

— Мне угодно знать правду. Если вы будете откровенны, я обещаю, что вас никто не тронет, даже если вы станете носить табличку на груди «Я выродок».

Инженер грустно усмехнулся:

— Правда — слово, исконный смысл которого давным-давно утерян. Будь по-вашему. После войны группа молодых учёных — не спрашивайте, я не знаю их — доработала имевшийся опытный экземпляр излучателя. Теперь он фактически блокирует мозг, задавая нейрорецепторам новую, специально написанную программу. Она начисто подменяет реальные ощущения внушёнными. Как под гипнозом вы едите луковицу, а вам кажется, что в руках у вас яблоко.

— То есть, когда начинают работать ваши замечательные изделия на башнях ПБЗ, эта штуковина перебивает их сигнал своим?

— Можно сказать и так. Хотя вы же знаете… — Он не договорил.

— Знаю, — резко перебил его Странник. — Но сейчас о другом. Вот эта дубина стоеросовая, валяющаяся на полу, не выродок. Казалось бы, ему аппарат точно не нужен, но он у него есть. Аппарат, за который отвалили бы любые деньги люди, куда более значимые, чем он. Но без него этот господин ведёт себя, мягко говоря, странно. Вам не кажется?

— Не кажется, — вздохнул инженер. — Когда после воины эти молодые учёные продолжили разработку, у них не было денег…

Странник поглядел на притихшего, вновь довольного жизнью муниципального стражника и скомандовал Тооту:

— Заприте его. Там внизу есть кладовые. Заприте, выставьте караул, а сами передохните. Я распорядился, чтоб на верстаках убрали и чтоб привезли спальные мешки. Условия не ахти какие, но вам-то не привыкать.

— Слушаюсь! — бойко ответил ротмистр, показывая, что лишь подчиняется приказу, совсем не устал и готов прямо сейчас хоть в лёд, хоть в пламень.

— Ступайте, — отмахнулся Странник. — Думаю, что до утра вы мне не понадобитесь.

Атр велел бойцам комендантского взвода подхватить блаженно улыбающегося клиента под мышки и тащить вниз. Но только дверь кабинета захлопнулась, Тоот почувствовал, насколько он вымотан. Как тогда, в ущелье Волчьей Пасти, после отражения уже которой по счёту атаки хонтийских танков.

Закрыв пленника, Атр доковылял до отведенного ему верстака и рухнул, провалился в сон, едва успев по намертво въевшейся привычке сунуть под скатку пистолет. Сначала в сознании мелькали обрывки круговерти минувшего дня… И вдруг он увидел брата. Брат казался постаревшим, с бледным лицом землисто-серого цвета, но вместе с тем, как в прежние времена, полным решимости. Он что-то говорил собравшимся вокруг обеденного стола людям. Говорил жёстко, подкрепляя каждую фразу рубящим движением ладони.

Атр повернулся с боку на бок, что-то глухо простонал во сне и попытался сделать шаг. Хобот спального мешка не дал ему двинуться с места, и ротмистру приснилось, что ноги его будто склеены и он не может вырваться, шагнуть вперёд. Тут дверь приоткрылась, Атр увидел молодого адъютанта, такого же бледного, как и брат. Он доложил Ориену что-то неслышное, тот кивнул и сделал три шага к двери. Атр с интересом следил за происходящим.

Он нередко видел брата во сне, иногда беседовал с ним и даже ел за одним столом, но в нынешнем сне была странность: Ориен и окружавшие его люди что-то говорили, но ротмистр никак не мог разобрать, что. Он всматривался в движения губ старшего Тоота, силясь понять, о чём идёт речь. Но тщетно. Зыбкие образы расплывались перед ним при каждой попытке вглядеться. Адъютант отступил, пропуская в комнату новых визитёров.

Ротмистр застонал, пытаясь нащупать что-то во сне, ухватился за край деревянного верстака и сжал его с такой силой, что ногти впились в столешницу.

— Эк его! — вздохнул, глядя на мечущегося во сне офицера, один из бойцов комендантской роты. — Воюет, небось.

— Воюет, — кивнул ему в ответ хмурого вида седоусый фельдфебель. — Я по себе знаю. Сколько раз снилось, будто хонтийцы меня в плен берут, патроны закончились, взять неоткуда, а эти гады окружили, хохочут… Я мечусь, ищу, где бы спрятаться, да негде.

— Это что, вправду было, энц фельдфебель?

— Да как сказать. Быть-то не было. В счастливый час обошлось. А могло быть. Патроны и впрямь кончились, а хонтийцы, как я стрелять перестал, обо мне, видать, забыли и стороной обошли. Я потом день по кустам да буеракам прятался, а ночью к своим пробрался.

— Чудно, — удивился солдат. — Вроде ж и не было, а снится, как наяву.

— Эх, парень-парень. Молодой ты ещё, зелёный, необстрелянный. Мозг — он штука тонкая. Если уж что в него втемяшится, не запомнится, а вот именно втемяшится, то ли со страху, то ли, наоборот, от великой радости, так вот хоть чем вытравливай — не выведешь. Я тогда знаешь, как перепугался? Ого-го! Чуть не обделался. Ты, парень, не видел, что хонтийцы с пленными делают.

— Так то ж когда было! Испугались, да не струсили. Как ни крути, а героем вышли.

— Это пока у тебя глаза открыты — ты герой. А как ухо на подушку-то опустишь, она такого напомнит, такого нашепчет, всё нутро вывернет, ничего не пощадит. Ишь как мается, бедняга, — ветеран поглядел на стрелки старого хронометра, — уже полтора часа, почитай, спит, а всё никак не успокоится. Днём-то вон какой орел был, хоть на плакат!

Тоот вновь застонал. Перед ним стоял его брат и крепко обнимал избитого в кровь Гая Дэнна. За ним, удивлённо оглядываясь по сторонам, чуть сконфуженно жалась Юна.

— Кажется, шепчет что-то, — глядя на ротмистра, сказал боец.