а Слащов — ехидный. Он не упускал случая напомнить Семену Михайловичу, что тот воевал далеко не всегда идеально. Но в этом мире ссориться им не было причины, они воевали на разных фронтах и каждый получил свою долю славы. И тут Буденный ухватился за идею глубоких рейдов, благо для конницы в них имелось место. Так вот, сперва Слащов, а следом за ним и Буденный стали высказываться, что, дескать, давайте для начала будем трактора покупать, потом сами их делать научимся, а дальше и до арморов недалеко. Тем более, что главной бедой России была даже не техническая отсталость, а техническая безграмотность населения. А тракторист — это уже почти мехвод. Я любил впоминать рассказ Чехова «Злоумышленник». В том времени я это произведение не очень понимал. Напомню, в нем судят крестьянина, который отвинтил гайку от рельса, чтобы сделать себе грузило для рыболовной снасти. Ему корячится ну о-чень хороший срок, а он решительно не понимает — за что его судят. Вот дурак-то, что он железки дома найти не мог? И только в этом времени я понял — да, не мог. Любая железяка стоила денег и немаленьких. А гаек в деревне не имелось вообще.

Слащову очень понравилась моя фраза: «лучшая противоздушная оборона — это арморы на аэродроме противника». Мне передали отзыв Якова Александровича:

— Хоть этот Коньков и шпак, а голова у него варит.

К счастью, западники на полет мыслей наших военачальников не обращали внимания. Что с них взять, с чокнутых большевиков? И массово клепали уежища вроде «Святогора»[57].

Бандеровцев не будет?

Навстречу составу, на котором Максим с товарищами прибыл к границам махновских земель вышли очень интересные люди. Их было человек двадцать, они довольно четко делились на две непохожие друг на друга группы. Одни были в серых шинелях на которых виднелась нашивка — красно-черная звезда. На голове они имели кубанки с такой же кокардой. На шинелях было навешано много всякого снаряжения. Ну, понятно, винтовки на плечах. Выглядели данные парни очень подтянуто. Даже не служивший Максим понял, что бойцы регулярной армии, хотя анархисты её и отрицают. Эмиль, который про армию знал побольше, при виде этих парней одобрительно хмыкнул:

— Ничего так ребятки смотрятся.

А вот другая половина… Тут Максиму пришло в голову слово «хохлы». Нет, ну просто картинные персонажи. Здоровенные мужики средних лет с длинными усами, но бритыми подбородками, в огромных папахах и каких-то деревенских одеяниях, названия которых Максим не знал. Эти оружия имели куда как поменьше. Причем, даже на непросвещенный взгляд Максима, оружие было сильно разномастным.

Никаких проблем с проездом не было. Итальянец знал какое-то волшебное слово, после которого все вопросы отпали — ребята перевели стрелку и состав двинулся дальше. Правда, к ним подсадили двоих, пояснив, что им что-то нужно во Львове, а поезда ходят, когда хотят.

Новые пассажиры оказались представителями двух разных «фракций» махновцев. Один был солидным, исполненным достоинства мужчиной лет под сорок по имени Павло. Другой — назвался Александром, но потом оказалось, что зовут Израиль, это был молодой парень из Стрыя, весь из себя милитаристкий. Разговорились.

Кстати, интересно, как общались. Ещё не разъезде Максим обратил внимание, что «деревенские» общаются между собой на языке, который он вообще не понимает. Хотя казалось бы, между русским и украинским не такая уж большая разница. Однако, как потом выяснилось, местное наречие понимали только местные жители. Это была ядерная смесь из нескольких языков. Однако все они говорили на суржике, который, как понял Максим, являлся тут военно-командным языком. А Израиль говорил ещё и на идиш, который, по сути — испорченный немецкий. А потом выяснилось, что у ребят есть самогонка… Так что общаться стало совсем просто.

Так вот оказалось: «крестьяне» являлись чем-то вроде местного ополчения. С той стороны границы отнюдь не с восторгом относились к махновским порядкам. У махновцев рейд за границу за добычей считался само собой разумеющимся житейским делом. Так вот, соседи пробовали и разбираться. С данной стороны беспокоили чехи. Но у них не было конницы[58].

А пешком переть через горы — то ещё удовольствие. Тут у обороняющегося все преимущества. Тем более, что у махновцев конница имелась. Так что чехи пытались прорваться на поездах. Вот и держали на перевале Ужок блок-пост на котором местные мужики время от времени меняли друг друга в компании с «добровольческими повстанческими отрядами». Под этим псевдонимом, как понял Максим, скрывалась армия.

Жизнью Павло был, в общем и целом, доволен. Конечно, приходилось давать «добровольные революционные пожертвования». Лучше был было не давать. Но куда деваться? Тем более, махновцы брали куда меньше, чем австрийцы.

Израиль был доволен тоже. Он был из Стрыя. Когда в семнадцатом там нарисовались украинские националисты, для начала занялись любимым делом — еврейскими погромами. А потом нагрянул Махно, который это жестко пресек. Причем, суть тут была совсем не в какой-то особенной юдофилии батьки. Если честно, за что на Западной Украине ненавидели евреев? Да за две вещи.

Первая была очень старой. В данной местности было много поместий, принадлежащих польским аристократам. На них крестьяне работали батраками или арендаторами. Ясновельможным панам было «западло» вникать в такие низкие вещи как управление своим имением. Но деньги-то нужны? Нанимали управляющего. Вы поняли кого. Причем, еврея нанимали на эту должность совершенно сознательно. Еврей точно не имел дружеских и родственных связей среди крестьян и вообще являлся для них чужаком. И вот кого считали кровопийцей? Пана, которого видали пару раз в год и издали — или всем известного Абрама или Исаака?

А вторая причина была — перекупщики. В городе на рынках крестьян встречали личности, которые не мытьем, так катаньем заставляли продать товар им. А сами перепродавали уж по совсем иной цене. Держали эту мазу опять же понятно кто.

Махно пресек это развлечение очень жестко. Его ребята перекупщиков просто расстреливали. Вот так, без базаров. Подгоняли тачанки к «биржам»[59] и открывали огонь… Махновцы ведь тоже являлись крестьянами — а потому люто ненавидели перекупщиков.

Израиль такие методы одобрял. Со знаменитой «еврейской солидарностью» у него было как-то не очень. Как он выразился, — Перестреляли такую шваль…

Как оказалось, в еврейских общинах были те ещё порядочки. Они жили по очень жестким законам, где всё до мелочей было жесточайше регламентировано. А «шаг вправо, шаг влево — побег». Правда, в Австро-Венгрии не было «черты оседлости», при желании модно было и уехать. Так ведь и в современной