Он почти переселился во двор, где вымещал злость и бессилие на каждом, кто смел сунуться к нему с тренировочным мечом или копьем. Когда же Кель понял, что собственные люди смотрят на него скорее с жалостью, чем со страхом, он оставил и их. Потянулись долгие дни одиночных дозоров, где компанию ему составляли только верный Луциан да горестные мысли. И все же он знал, что обречен рано или поздно встретиться с Провидицей.

Четыре дня спустя Саша нашла его в королевских конюшнях, где Кель вычищал уже отдраенные стойла, кормил и без того сытых лошадей и смазывал сияющие седла. Одна половина Сашиных волос была заплетена в косу и венцом обернута вокруг головы, а другая свободно струилась по спине и груди, причем каждая прядка выглядела уложенной специально. Светло-зеленое платье напоминало оттенком платок, который Кель купил ей в Солеме вечность назад. Губы девушки были аккуратно подведены, ногти отполированы, внешность безупречна. Но под глазами залегли нездоровые круги, а румяна не могли скрыть бледности кожи. Казалось, она не спала много ночей подряд. Теперь в ее позе не было и следа чопорности, которая так задела Келя в библиотеке.

– Мы уезжаем послезавтра, – сказала она тихо.

– Ступай и не твори зла, – бросил он.

Традиционное джеруанское напутствие прозвучало пощечиной. Саша отвернулась и спрятала лицо в ладонях, пытаясь унять боль удара.

– Я вспомнила. Но не забыла. – На последних словах ее голос надломился.

– Не понимаю, о чем ты, – ответил Кель, но все-таки опустил копну сена – оно совершенно точно не нуждалось в том, чтобы его в пятый раз перекладывали из угла в угол.

– Я вспомнила. Вспомнила все. И все изменилось. Но я не забыла своих чувств к тебе.

У Келя вспыхнули щеки и сдавило горло. Он поспешил сжать пальцы, которыми больше нельзя было ее касаться, и уставился в деревянный пол конюшни, ожидая продолжения. Но его не последовало. Вместо этого Саша разрыдалась. Это был не пронзительный крик, как в ту ночь, когда Падриг вернул ей память. Не тихие всхлипы нежного счастья, не просчитанные слезы кокетки. Нет, Саша рыдала честно и горестно, и эти ужасающие звуки эхом отдавались в груди и голове Келя. Ее колотила дрожь, волосы сбились и окутали фигуру огненным саваном, который живо напомнил капитану их первый день в пустыне. День, когда она пала перед ним ниц и заявила, что она – его.

– Расскажи, что ты вспомнила.

Это была вопиющая глупость, но Кель действительно хотел услышать ее историю – пусть бы даже она его убила.

– Их нет. Моих родителей больше нет, – проговорила она. – Я помню Килморду. Помню свою прежнюю жизнь. Помню… себя. Но меня тоже больше нет.

– Неправда, – тихо ответил Кель. – Ты есть.

– Я помню короля. Короля Арена, – прошептала она, словно должна была ему в этом исповедоваться.

У Келя перехватило дыхание.

– Он был хорошим королем. Был добр ко мне. Я выросла в любви к нему и была счастлива.

Как облегчение и отчаяние могут идти рука об руку? И все же сердце Келя ликовало – пускай другой своей половиной оно оплакивало правду, разом перечеркнувшую его судьбу.

– Я рад, – выдавил он и заставил себя повторить уже четче: – Я рад.

Саша яростно замотала головой, и рыжие пряди взметнулись вокруг нее, лаская шею и щеки, скользя по спине, обвивая прижатые к лицу руки, – на что Кель уже не имел права.

– Пожалуйста… не говори… так. Не говори, что рад. Если ты не будешь скорбеть со мной, никто не будет.

Саша наконец подняла заплаканные глаза и вытянула руку, моля об утешении. Она так часто держала его ладонь – это был жест поддержки, принятия, просьбы, – Кель машинально подался навстречу и сжал длинные тонкие пальцы. Опущенный взгляд пересчитывал веснушки, раз уж губы теперь не могли.

Саша стиснула его ладонь с той же силой, но никто из них не шагнул ближе и не нарушил эту новую границу. Цепляясь за руку Келя, будто утопающая, девушка заговорила снова. Мысли ее заметно путались, слова наскакивали друг на друга, делая исповедь горячей и сбивчивой.

– Я помню Дендар. Крепость. Людей. Леса и холмы. Долина Каарна стала моим домом. Я любила ее больше, чем Килморду.

– Каарн не исчез. Он ждет тебя. Ты можешь туда вернуться, – утешил ее Кель. Он не знал, что Саша хочет услышать. Что ей нужно услышать. Чуткость никогда не была его сильной стороной. Сочувствие, участливость, самопожертвование и самоотречение – всеми этими качествами он попросту не обладал. И все же с того дня, когда Саша вошла в его жизнь, он вынужден был проявлять их снова и снова.

– Ты как-то сказала, что потерялась, – вспомнил он. – А теперь тебя ждет целый новый мир. Ты больше не одна.

– Неправда. Я в жизни не была так потеряна. Падриг сказал, что, когда воспоминания вернутся, я ничего не потеряю. Но он солгал. – Саша подняла на Келя исполненный боли взгляд. – Я потеряла тебя.

Сердце Келя ощетинилось шипами. Они разрастались и терзали его, норовя разворотить грудную клетку.

– Я вспомнила, но не забыла, – повторила она.

– Саша. Пожалуйста. – Кель силился протолкнуть хоть глоток воздуха в легкие, опутанные терном.

– Я Сирша. Но и Саша тоже. И Саша любит Келя.

Эти простые слова заметались между ними. Несколько секунд Кель изумленно молчал, сожалея, что они вообще были произнесены. Он предпочел бы никогда их не слышать – и все же повторял про себя снова и снова, тихим Сашиным голосом, с наслаждением впитывая каждый слог.

– А Кель любит Сашу, – ответил он наконец, и это было самое мучительное признание в его жизни. Он никогда ей этого не говорил и теперь слышал свой голос будто со стороны.

Саша опустила голову и разрыдалась еще горше – так, что не могла говорить. Казалось, ее придавило к земле весом собственных слез. И Кель не выдержал: привлек ее к себе, заключил в объятия и зарылся лицом в волосы.

– Как бы я хотел тебя исцелить. – Он последовательно коснулся ее сердца, щеки и лба, пытаясь разгладить оставленную воспоминаниями складку. Но это была не та боль, которую он мог излечить – даже если бы никогда ее раньше не касался.

– Я бы отдала тебе Сашу, но она не моя, – прорыдала она. – Мне так жаль, капитан.

– Я знаю, – кивнул он, прощая ее. – Я знаю.

В эту секунду Кель задумался, что, возможно, знание все-таки было его сильной стороной. Потому что в глубине души он понимал с самого начала: она ему не принадлежит.

Он опустился на стог сена и притянул ее к себе, по-прежнему баюкая в руках, позволяя отгоревать и безмолвно горюя вместе с ней. Саша еще долго плакала у него на груди, но больше не произнесла ни слова. Когда сотрясающая ее дрожь утихла, а глаза закрылись, Кель бережно переложил девушку в стог и велел конюшему проследить, чтобы ее не будили и не беспокоили. Он был почти уверен, что она не спала с той самой ночи, когда Ларк наложила на нее заклятие. Кель точно не спал. В последние дни сон казался отсрочкой перед казнью, но пробуждение и возвращение в лабиринт памяти было еще страшнее.