Руджиеро невозмутимо пожал плечами.

— Докучливая, вы хотите сказать. Прикажете сопровождать вас?

Ракоци рассмеялся.

— В таких делах мне не нужен телохранитель, мой друг. Ты говоришь, она в комнате с китайскими львами? Скажи ей, что я скоро приду.

Руджиеро, кивнув, удалился.

Когда Ракоци вышел из своей комнаты, на нем был персидский халат из красной тафты, затканной черным узором настолько плотно, что основа едва сквозь него просвечивала, подобно тлеющим в золе уголькам. Ноги да Сан-Джермано облегали венгерские сапоги из черной тисненой кожи. Он двигался столь стремительно, что тяжелое одеяние летело за ним, открывая свободный домашний костюм из китайского черного шелка, в нагрудных складках которого сверкал полированный крупный рубин.

Эстасия покончила с ужином, принесенным ей Амадео, и откинулась на подушки дивана, обитого индийским узорчатым шелком. Подумав, она распахнула плащ, под ним была лишь кокетливая ночная рубашка. Звук открываемой двери заставил ее повернуться.

— Франческо, — выдохнула Эстасия, страх боролся в ней с нетерпением.

В ответ она получила холодный кивок человека, которого отвлекают от важных дел.

— Для меня большая честь принимать вас, донна Эстасия. Однако с вашей стороны не очень-то благоразумно разгуливать по ночной Флоренции. Во-первых, сейчас на улицах холодно, а во-вторых — небезопасно.

Она попыталась улыбнуться.

— Но мы… мы так долго не виделись.

— Вы сами того захотели.

Ракоци пересек комнату, но к гостье не подошел. Ее испугала его неприступность.

— Нет, вовсе нет. Я этого не хотела, Франческо. Я думала, ты вернешься. Я ведь тебе нужна.

— Вы ошибаетесь. — Он опустился в кресло, некогда принадлежавшее византийскому императору.

Эстасия вспыхнула.

— Вовсе не ошибаюсь. Я знаю, ты жаждешь крови.

Вспышка угасла, она сникла.

— Возможно, и так. Но кровь не обязательно должна быть вашей. — Он ждал, она пыталась собраться с мыслями. — Вы пришли сюда убедиться, что со мной все в порядке?

Она метнула в него яростный взгляд, потом улыбнулась.

— Нет. Я пришла осмотреть твое палаццо, Франческо. Я так много о нем слышала, что решила не ждать особого приглашения.

Он скептически усмехнулся.

— В такое позднее время?

Насмешка удержала ее от истерики.

— Ты сам говорил, что мне надо взглянуть на него. Вот, я пришла, а ты меня гонишь. Что делать, если я днем занята? Ты же знаешь, на мне — дом кузена. Я не устала, а ты мало спишь. Мне казалось, что ты меня примешь. — Она встала, полы ее плаща соблазнительно разошлись — О, Франческо, прошу, не придавай значения моим глупым словам. Мне так тебя не хватает!

Ракоци не шевельнулся, лицо его было вежливо-безразличным. Эстасию вдруг неудержимо потянуло к нему.

— Я изнываю от тоски по тебе. Я думаю о твоих губах, о руках. Я представляю, как ты раздеваешь меня, как берешь меня, как в меня входишь! Я стараюсь освободиться, но мне не убежать от себя. Только с тобой я свободна, только в тебе мое счастье! — Она подошла совсем близко. Даже сквозь плотную ткань халата Ракоци ощутил жар, исходящий от ее бедер. — Неужели ты совсем не хочешь меня, Франческо? Ну хотя бы чуточку, а?

С горечью он осознал, что какая-то его часть действительно тянется к ней, и резко встал с византийского кресла.

— Ты хочешь осмотреть палаццо? Изволь! Но поторопись, времени у меня мало!

Боже, и где его только воспитывали? Разве это учтиво — выскакивать сломя голову из помещения, даже не поглядев, следует ли за тобой дама?

Экскурсия по палаццо была основательной, но короткой. Ракоци очень быстро протащил свою спутницу по всем помещениям огромного здания, нигде не задерживаясь подолгу. Напрасно Эстасия пыталась выказывать интерес к чему-либо, ей отрывисто поясняли что-где-зачем и с гордо вскинутой головой устремлялись к очередной двери. Перевести дух не удалось ни в музыкальной комнате, ни в библиотеке, хотя лютни с виолами так чудно посверкивали, а древние чужеземные манускрипты вызвали в душе экскурсантки благоговейный восторг.

Наконец, когда они вышли к подножию парадной лестницы с другой стороны, Эстасия схватила Ракоци за руку.

— Остановись, Франческо.

— Прекрасно! — Он встал как вкопанный и обернулся к ней. — Надеюсь, тебе понравилось мое обиталище?

Ее глаза блестели от слез.

— Да, очень, несмотря на твои дурные манеры. Франческо, со мной еще никогда не обращались как с девкой, которую терпят лишь потому, что она время от времени бывает на что-то годна.

Тон его голоса был пропитан сарказмом:

— Ты должна меня извинить. Не так давно ко мне отнеслись точно так же. Дурное всегда заразительно, но я это изживу!

— Прекрати! — Ей хотелось кричать и топать ногами. — Ну хорошо, хорошо. Я одна виновата во всем. Мне не следовало затевать ту дурацкую ссору. Мне не следовало угрожать тебе даже в шутку. Я сделала тебе больно, мне жаль. — Внезапно голос ее пресекся и задрожал от сдерживаемых рыданий. — Ты не должен бояться меня. Если ты хочешь, чтобы я уехала, я уеду. И приму это как наказание за глупость. Но, Франческо, мне так тяжело! Теперь ко мне приходит Паоло, он быстро делает свое дело и спит, пуская слюни в подушку. Он не подозревает, что на свете есть нежность, он не умеет ласкать! О, Франческо, я так одинока!

Она одинока! Глупое, похотливое, себялюбивое существо! Что ты знаешь об одиночестве? И все же последнее восклицание смягчило его. Он против своей воли потянулся к ее плечу.

— Бедняжка Эстасия! Мы все одиноки.

Ее лицо дрогнуло, как у обиженного ребенка.

— Но я не хочу оставаться одна. Я погибаю, Франческо! — Она упала ему на грудь и разрыдалась.

Немного помедлив, он обнял ее.

* * *

Письмо Франческо Ракоци да Сан-Джермано к Джан-Карло Казимиру ди Алерико Чиркандо.

Джан-Карло в Венеции Ракоци из Флоренции шлет свои приветствия.

Ваше письмо от 10 декабря пришло только вчера. На курьера, который его вез, напали разбойники, и он долгое время где-то отлеживался, пока не затянулись все раны.

Я пошлю вам что обещал с одним дворянином, сопровождающим папских легатов в Австрию. Маршрут их пролегает через Венецию, охрана надежна. Скажите спасибо Оливии, она устроила это.

Завтра я отправляюсь на виллу Медичи в Карреджи. Местные олухи полагают, что перемена обстановки поставит больного на ноги. На деле она угробит его. Зачем этот фарс? Почему не дать человеку в спокойствии провести свои последние дни? Покой — вот что сейчас необходимо Лоренцо. Это читается и в его стихах, и в его глазах, но они не смотрят в глаза и стихов не читают. Они перегоняют в деревню жирафа. Как будто Лоренцо — ребенок, которому без любимых игрушек не обойтись.