Лоренцо вопросительно глянул на Ракоци.

— Вина! У вас есть достойное этого кубка вино?

Ракоци усмехнулся:

— Не знаю, амико. Впрочем, старое бургундское, я думаю, подойдет. Его сейчас принесут.

Он дал знак Руджиеро и, когда гости возобновили свои разговоры, прибавил негромко, обращаясь только к Медичи:

— Я еще кое-что для вас приготовил.

Лоренцо вздрогнул, поставил кубок на стол и прошептал:

— То, о чем я просил?

Ракоци неловко кивнул.

— Вот.

Он украдкой достал из рукава небольшой пузырек и вложил его в горячие пальцы Лоренцо.

— Что это снадобье мне даст?

— Не так много, амико. Возможно, месяц-другой. Учтите, вкус у него отвратительный! Принимайте в маленьких дозах вместе с вином или миндальным молоком.

Он убрал руку и повернулся к пробирающемуся через зал Руджиеро, в руках которого была зажата бутылка внушительного размера и вида.

— А вот и вино!

Громкое восклицание опять привлекло к нему внимание флорентийцев. Ракоци принял у Руджиеро бутылку и указал Лоренцо на этикетку.

— Бургундия, поместье де Сен-Жермен, — прочел тот и рассмеялся. — Звучит почти как да Сан-Джермано. Уж не ваше ли это имение? Впрочем, о чем я? Ведь вы не француз!

— Нет, не француз, — поморщился Ракоци. — Вы не туда смотрите, взгляните на дату. Вино урожая тысяча четыреста сорок девятого года. Что скажете, Великолепный? Вы, кажется, родились именно в этом году?

Он смолк, он уже понял ошибку. Ожидаемого эффекта не получилось. По лицу Медичи скользнула тень.

— В одном году пришли, в одном и уйдем.

Голос Лоренцо звучал ровно, но тонкие губы его скривились в гримасе. Он выхватил бутылку у Ракоци и отвернулся — якобы для того, чтобы ее открыть.

— Позвольте мне, Великолепный, — сказал Руджиеро спокойно и занялся священнодействием сам. Орудуя маленьким ножичком, он аккуратно соскоблил воск с темного горлышка, затем с помощью того же ножа ловко вытащил из него маленький коричневатый цилиндрик и вручил его с поклоном Лоренцо. Это было частью обряда. Почетному гостю предлагалось вдохнуть восхитительный аромат, пропитавший за много десятилетий все поры пробки. Еще одна, пусть невольная, но бестактность.

— Нет-нет, любезный. Мой нос для этого уже непригоден. Отдай ее лучше хозяину.

Ракоци, чтобы не усугублять ситуацию, поднес пробку к ноздрям и вернул Руджиеро. Он разбирался во многом, но не в запахах вин.

— Наполни кубок Великолепного.

Руджиеро поднял бутылку, показывая, что он готов это сделать.

— Хм, Франческо? Нам надо бы выпить вдвоем!

Ракоци улыбнулся.

— Вина я не пью!

— Но…

Лоренцо умолк, в глубине его глаз мелькнули странные искры. Он взял со стола кубок.

— Ну а я все-таки выпью. И с большим удовольствием, мой дорогой друг!

Вино, аппетитно побулькивая, полилось в огненные глубины кубка. Лоренцо нетерпеливо переступил с ноги на ногу и тихо сказал:

— Вы также и не едите, не правда ли?

— Я чаще бываю сыт, чем голоден, — пробормотал Ракоци. — Не беспокойтесь на мой счет. — Он возвысил голос: — Пейте, Великолепный! Вино — душа кубка. Надеюсь, оно достойно того, кто является душой всей Флоренции!

Шквал одобрительных возгласов был ответом на эти слова. Гости уже успели отдать должное возлияниям, и атмосфера застолья делалась все более непринужденной. Мужчины отпускали вольные шуточки, женщины разрумянились и начинали постреливать глазками.

Лоренцо с видимым удовольствием осушил кубок и вновь поставил его на стол.

— Нет, — возразил он, на глазах веселея, — все, что угодно, но душа тут не я. Я — человек, обладающий некоторым поэтическим даром, и только. Однако жизнью наш город наполняют те люди, чьи таланты воистину велики. Это наши художники, музыканты, философы, просветители. Подлинной душою Флоренции являются только они.

Ракоци улыбнулся.

— А давайте задумаемся, кто их сюда привлек? Кто поддержал их, кто окружил заботой, чтобы они могли достойно жить и творить? Если художник голоден, он вряд ли будет проводить все дни за мольбертом! Если музыканты играют в лачугах, их музыка там же и умирает! Воздадим же хвалу дому Медичи, покровительствующему искусствам уже множество лет!

Добрые флорентийцы разразились аплодисментами и, глубокомысленно покивав головами, вернулись к своим тарелкам и кубкам.

Ракоци жестом предложил своему собеседнику сесть и сел сам.

— Смешайте с вином то, что я вам дал, — сказал он, понизив голос. — Одной-двух капель в сутки достаточно. Когда снадобье кончится, я приготовлю еще. Не пытайтесь принимать больше, чем сказано, эффект будет обратным. Вместо того чтобы бороться против болезни, эликсир вступит в союз с ней и…

— Я понимаю, — проговорил тихо Лоренцо, доставая из рукава пузырек. Встряхнув его пару раз над кубком, который заботливый Руджиеро успел наполнить опять, он покосился на мантию собеседника. — Вы в этот вечер даже больше походите на флорентийца, чем я. Бархат явно работы местных ткачей, в покрое видна рука наших портных, верх облегающий, разрезы на рукавах безупречны…

— Что ж, — отозвался Ракоци со слабой улыбкой. — Флорентийцы вправе одеваться, как им заблагорассудится, но нам, чужеземцам, приходится с особым тщанием следить за собой…

— И отдавать в повседневности предпочтение испанским камзолам? — Лоренцо коротко хохотнул и поднес кубок к губам. — Прекрасное вино, — заявил он, сделав пару глотков. — Просто отменное, как бы я ни относился к французам. Совпадение вашего имени с названием местности, где его производят, случайно?

— Это мой выбор, Великолепный. Из тщеславия. Прихоть, пустяк.

Ракоци отвернулся и стал смотреть на гостей. В конце концов, хозяину нужно приглядывать, как идет вечеринка. Около зала с актерами стояла группа влиятельных флорентийцев, входивших в общество дель Бигалло, занимавшееся благотворительностью. Оно открывало приюты для бедняков и снабжало их теплой одеждой. Чуть в сторонке от них неспешно прогуливалась троица известных ученых — двое датчан и один англичанин. Кто из них кто, можно было свободно определить по костюмам. Члены городского правления также сочли возможным откликнуться на приглашение чужеземца. Они прибыли на прием вместе с женами, разодетыми по флорентийским меркам в пух и прах. Бархатные платья некоторых из них были оторочены мехом, в разрезах проглядывали тончайший батист и белоснежные кружева. Рассеянный взгляд владельца палаццо вдруг оживился, выхватив из толпы Деметриче. Она вела беседу с двумя мэтрами академии. Ракоци удовлетворенно кивнул, заметив на ней юбку из ярко-зеленого шелка, ему стоило немалых усилий уговорить гордячку принять этот подарок. Вновь прибывший гость привлек внимание Деметриче, и она, радостно улыбаясь, поспешила к нему. Боттичелли, это был он, направился к ней. В праздничном кафтане, пошитом бог весть когда, художник выглядел долговязым, худым переростком, затесавшимся в компанию солидных взрослых людей.