лишь углы да грани – сундуков, балок, поставцов – мутными пятнами плавали на поверхности.

– Полагаю, если б тут кто-то был, давно бы вышел навалять вам за крики, – пробормотал Ратмир, не пожелавший или не осмелившийся уйти далеко.

Фира подняла посох повыше, и круг света выхватил из бездны его чуть накренившуюся фигуру: хан стоял, скрестив руки на груди и опершись плечом на балясину.

– Никого нет, я звал. Предлагаю каждому найти уютный уголок и не встречаться до утра.

– Согласен, – тут же отозвался Руслан, а Фира только и успела выдать:

– Но…

Однако Ратмир уже развернулся и растворился в чернильной жиже, затопившей терем сверху донизу.

– Как можно глаза закрыть, когда?..

– Я постерегу твой сон, – внезапно выпалил Руслан и умолк, а на озаренном желтым светом лице застыло недоумение.

Словно он сам не понял, зачем такое ляпнул.

– Что?

– Я… постерегу. Ты спасла нас, я ведь вспомнил… многое… по дороге. – Слова явно давались ему с трудом, но Руслан упрямо их выдавливал. – Ты нас вытащила. И если боишься, что ночью из сундука выползет чудовище или затаившийся хозяин, я…

– Ничего я не боюсь, – перебила Фира, задрав подбородок. – Просто… ложницы надо проверить.

Руслан не ответил, но к лестнице за нею пошел, а когда Фира отвела руку с посохом, в темноте за спиной раздался тихий смешок.

Весело ему.

Что один, что второй… безголовые, а еще бравыми воинами слывут.

К счастью, опасения оказались напрасны: Фира открывала дверь за дверью, обходила с путевиком горницу за горницей – и да, заглядывала в сундуки, полные пыльных рубах и сарафанов, а не чудищ неведомых, – но ни единой души не встретила. И в последней, самой маленькой и чистой, комнатке в третьем жилье[17] она и решила остаться. Гор скарба тут не было, перина оказалась мягкой, и от удара ладонью пыли из нее вылетало гораздо меньше, чем из прочих.

Много ли им надо?

Прилечь поверх старых истлевших простыней в одежде да подремать до рассвета, до которого оставалось часа три, не боле.

– Не надо меня стеречь, выдумал тоже, – проворчала Фира, когда Руслан вдруг начал озираться, словно и впрямь собирался остаться подле и искал местечко поудобнее.

– А как же.

– Я сейчас стану опаснее всей нечисти вместе взятой, так что ступай… куда-нибудь.

Он явно хотел что-то сказать, но только открыл и закрыл рот, зыркнул из-под сведенных бровей и, крутанувшись на пятках, рванул на себя дверь.

– Погоди! – спохватилась Фира, и Руслан остановился.

Спина прямая, одна рука створку хлипкую стискивает, другая – рукоять меча.

– Я понимаю, что неловко тебе с Ратмиром странствовать. Если… если бередит он сердце твое ревностью, утром можем разойтись.

– Ах, так?! – Руслан обернулся так резко, что чуть дверь с корнем не выдрал. – Решила с ним отправиться?!

– Что? – Фира отпрянула. – Нет! С тобой, конечно. А он пусть… сам Людмилу ищет, вдруг да получится. Верно, не остыли еще его чувства…

Хотя с чего тогда степняк к ней самой целоваться лез, оставалось неясным, но ведь в такой путь не пускаются забавы ради.

– Чувства… – Руслан улыбнулся криво и головой покачал. – Много их таких, с чувствами, вьется вокруг. Но если им что и нужно, то не сама Людмила. Ни один ее не любит. Ни один не знает!

Стоило промолчать. Опустить взгляд, отвернуться, вновь отправить его восвояси – ведь ушел же почти, зачем только остановила? Но Фира не удержалась.

– А ты… знаешь? – спросила тихо.

«А ты… любишь?» – добавила про себя.

В ответ же услышала только скрип своей двери и хлопок соседней – Руслан решил прикорнуть прямо за стенкой.

* * *

Глаза саднило и царапало, будто под веки кто-то от души насыпал острого песка. Фира с трудом их разлепила через боль и снова зажмурилась, еще и руку перед собой выставив, ослепленная бьющим со всех краев светом.

Не может быть, она же едва прилегла!

С перины ее как ветром сдуло. Все еще не в силах как следует оглядеться, Фира нащупала путевик и, спотыкаясь, устремилась к зыбким очертаниям двери, которые еле различала сквозь прищур и набежавшие слезы.

– Руслан? – позвала сипло, выбравшись в сень. – Рассвело давно!

Ответа не услышала и, стукнув пару раз костяшками по косяку, толкнула соседнюю дверь. Тогда-то глаза сами собой распахнулись, презрев жжение и боль, ибо рассвета за крошечным оконцем Руслановой ложницы не было и в помине. Впрочем, как и самого Руслана поблизости.

А вот что было…

Белый шелк, чистый, свежий, укрывавший постель и с потолка свисавший лентами невесомыми, да рассыпанные повсюду розовые лепестки. И запах, резкий, сильный, в котором горечь полыни со сладостью яблок переплеталась.

А еще светлячки.

Тысячи тысяч светлячков, так густо усеявших стены, что казалось, будто вся комната сияет подобно солнцу.

Фира отшатнулась, попятилась прочь из хороминки, чуть не упала и, упершись посохом в пол, огляделась. Светлячки были повсюду: копошились в углах, резвились в воздухе, плясали над головою, диковинным узором всю сень оплетали до самой лестницы. И дальше. Ниже.

Осторожно, дабы ненароком никого не раздавить и не сбить на лету, Фира пошла за их потоком, за их мерцанием. По ступеням – блестящим, новехоньким, супротив вчерашних, до дыр прогнивших, – мимо второго жилья да прямиком к нижней горнице, которую впотьмах толком-то и не разглядела. А поглядеть было на что.

Богат оказался терем, в парчу и золото одет, каменьями усыпан. Словно и не терем, а сундук с приданым девичьим, что мамки и няньки летами накапливали. И резьба на балясинах имелась затейливая, и зверье – не живое, из хрусталя да стекла сотканное – вдоль стен красовалось и ловило гранеными лапами отблески светлячков; и цветы повсюду росли, вот эти уже живые, раскидистые, с листьями-лопухами и бутонами разноцветными.

Фира такой красоты и таких излишеств сроду не видывала и, пожалуй, отважилась бы что-нибудь потрогать и рассмотреть поближе, если бы в этот миг не уловила гудьбу.

Тонкий струнный перезвон, ощутимый скорее кожей и нутром, чем ухом.

Шаг, второй – и вот уже слышен голос:

– Счастье пряду… милого жду…

Непонятно только откуда. Отовсюду сразу?

Казалось, и звери хрустальные поют, и цветы пахучие, и занавеси шелковые, и терем дрожит, отзывается, словно теперь он уже не терем, не сундук, а гусельное крыло, и Фира внутри болтается, что перо ворона, спрятанное в ее собственных гуслях.

Песня звучала все громче, все ярче, но слова размывались, теряли буквы и обращались невнятным, пусть и по-прежнему прекрасным мычанием. Фира какое-то время еще пыталась их разобрать, но затем поняла, что чем больше вслушивается, тем туманнее становятся мысли, а это грозило бедой не только ей, но и…

Руслан!

Она встряхнулась, проморгалась, и светлячковое сияние чуть отступило, померкло, а гудьба хоть не утихла вовсе, но бусинами вокруг рассыпалась, с воздухом переплелась и застыла в затылке ровным, едва уловимым звуком.

Идти было тяжело. Куда ни повернись, всюду пред Фирой представала все та же дурманящая комната, все те же стекляшки и блестяшки, все те же ткани и камни, все те же девицы простоволосые в белых рубахах…

То есть нет, девиц прежде не было. Или заметны они стали только теперь?

Фира почти обрадовалась живым людям, почти вздохнула с облегчением, почти бросилась к ним, а потом разглядела, что они не просто кругами ходят, не просто ногами машут и бесконечно длинными рукавами пол метут, а вьются подле двух полуобнаженных мужей. Трутся, ластятся, выгибаются и мурчат что кошки.

Волосы девиц, густые, серебристо-лунные, колыхались вокруг них, по воздуху как по воде плыли и скрывали от Фиры лица мужчин. Но она и так знала, кто это. Знала, кто сидит вразвалочку на широкой скамье, кто к нежным пальчикам тянется, кто впитывает девичью ласку.

И даже рот открыла, чтобы окликнуть их по именам, когда одна из дев вдруг застыла, обернулась и, обнажив в оскале мелкие острые зубы, уставилась прямо на Фиру.

– Прочь! – взвизгнула так тонко и громко, что ту едва не смело порывом ветра. – Прочь! Чужая!

Миг – и девица уже не посреди горницы с остальными, а точнехонько перед Фирой стоит, до синевы бледная, с потемневшими запавшими глазами и запекшейся в уголках губ кровью.

– Прочь… – повторила она, на сей раз