– А я думала, тебе понравилось, – пробормотала Фира, с трудом разжав побелевшие пальцы и взяв с дрожащей ладони тонкую золотую иглу. – Такие прелестницы вокруг вертелись.

– Что?.. Ты…

– Тш-ш. – Она склонилась над Ратмиром. – Всё потом.

И легонько кольнула его иглой в подушечку среднего пальца.

Слушать о своей правоте неприятно было. Фира ведь сама не догадалась к дару прибегнуть заранее, сама сдалась под напором усталости, сама на перины завалилась, все сама. А теперь придется еще поведать Руслану об истинности дурманного сна, о девах, проклятых без всякой вины, о том, как должно снять это проклятие…

Устоит ли он перед искусом? С его-то неизживными благородными порывами…

Фира вздохнула.

Она и сама с трудом держалась, и только мысль о Людмиле и о долгом, слишком долгом пути не давала ринуться в эту битву.

«Тем паче не мужчина ты», – напомнил внутренний голос, и с таким поспорить тоже было трудно.

Не мужчина. Зато эти двое…

Ратмир в себя приходил много быстрее и веселее. Смеялся все, дескать, как же сладко здесь спалось и, мол, надо бы непременно в терем заглянуть на пути обратном. Смеялся до тех пор, пока они на коней не сели и Фира не сказала, что двенадцать серебристых дев и впрямь спят где-то внутри. Спят и не чают пробудиться.

То был короткий сказ и, пожалуй, слишком невероятный, но она все же готовилась к неизбежному. И почти не удивилась, когда Ратмир после недолгого молчания губы поджал и спешился.

– Останусь я.

– Зачем? – А вот хмурый вид Руслана стал неожиданностью. – Не хватило ласки?

– А ежели и так? – Ратмир хмыкнул. – Это у тебя в голове одна, в сердце – другая, а я свободен как ветер и, может, сумею помочь.

– Что за чушь ты…

– Подумай вот о чем, – тихо заметила Фира, не давая побагровевшему Руслану закончить. – Если путники умирали во сне, как и мы, поддавшись мороку… то кто кости их и доспехи по округе разбросал? Кто еще обитает здесь кроме сестер проклятых?

– Вот и узнаю, – беззаботно отмахнулся хан и, тронув Фиру за ногу, к крыльцу попятился. – А вы спасите княжну. Верно, заждалась она уже, как бы не передумала с вами в Явь возвращаться.

От тоски защемило сердце. И ведь Фира сама даве предлагала разъехаться, расстаться, но все ж бросать Ратмира здесь совершенно не хотелось.

– Надеюсь, свидимся, – произнесла она, едва сумев растянуть губы в улыбке.

– Даже не сомневайся, принцесса. Я еще спляшу на ваш… на твоей свадьбе. А за поцелуй украденный прости.

И хан степной, с ног до головы покрытый пылью и прахом, отвесил шутовской поклон и через мгновение скрылся в тереме. Так же, как в первый раз. Один.

– Украденный поцелуй? – грозно переспросил Руслан, и Фира вздрогнула, не сразу осознав, что он о другом поцелуе.

Не о том, что она сама украла и до сей поры не могла оттереть с полыхающих губ.

– Глупость, – пробормотала она. – Он и дотронуться не успел.

– А ты бы хотела?

Фира покосилась на нахохленного князя, похлопала вороного по шее и натянула повод:

– Я хочу уехать отсюда как можно дальше и как можно скорее. А ежели тебя так волнуют поцелуи хана, ты еще успеешь его догнать.

Хочешь знать, нашел ли дев хан Ратмир?

Нашел.

В узком подполе запертых. Светлых, невинных, друг к другу во сне прильнувших.

Первая, Дажка, на скамье у стены сидит, голову на грудь свесив. Еще две сестрицы к бокам ее жмутся, а остальные у ног дремлют, за колени старших цепляются да калачиками под подолы рубах их прячутся.

Откроешь дверь – и обомрешь от такой картины.

И Ратмир обмер.

А вот сумел ли их пробудить… Это ведь тебя пуще прочего волнует?

Ну а коли так, дослушать придется до конца. Не про дев этот сказ, не про хана даже, но с ним мы всяко еще свидимся.

Пока же пора нам на миг вернуться в Явь, ибо многое я уже поведал, а о корне зла не помянул. Без корня, знаешь, ни благое, ни дурное не прорастет, и если уж бранишь кого-то словами гадкими, то хоть потрудись сперва в душу его заглянуть…

Песнь пятая. Кто от Дельфиры убегает

Глава I

То был неловкий час для тайной встречи, особенно в корчменной. Вчерашние выпивохи давно разбрелись, новые – еще не ощутили жажду, и из десятка столов лишь за одним сидели два сапожника, жевали пересушенную утку и громко спорили о «кожедубстве добротном». Да еще бродяга храпел на козьей шкуре у огня, источая запахи всех пройденных дорог и порой дергая торчащей из-под ветоши босой пяткой, – видать, хозяин тут совсем уж сердобольный, коли не к свиньям его отправил, а к очагу пустил.

Но этой троицы все одно бы не хватило, чтоб средь нее затеряться. Чтоб спрятаться за спинами широкими да сокрыть разговор за хмельными выкриками или – о, это было бы чудесно – похабной шумной дракой.

Наина предпочла бы прийти сюда в сумерках, когда уставшие от тяжких забот и сварливых баб мужики заливают разгоряченную кровь пивом и тянут мозолистые лапы к подавальщице, а на темную, укутанную с ног до головы фигуру если и глянут, то с насмешкой и презрением, и уж точно не запомнят лица. Сколько таких безымянных путников повидал Нижгород? Скольких еще повидает?

Но в сумерках Наине полагалось улыбаться и греть мужнюю постель, потому под низкий, дочерна закопченный свод корчмы она ступила еще до полудня.

Сапожники тут же прервали спор, воззрились на нее как на шатуна заблудшего и так и пялились, пока Наина пробиралась к угловому столу – подальше от их ушей и вони бродяги – и усаживалась ко всем спиной. Затылок жгло от этих взглядов, ладони мокли и сердце испуганно трепыхалось, словно и впрямь верило, что какой-нибудь мужик немедля рванет в Яргород да расскажет Финну, где женушка его шляется. Знали ли они вообще Финна? И что изловчились рассмотреть под епанчой[18], такой широкой, что Наина и сама из ее глубин видела все больше пятна и тени?

Напрасный страх, надуманный. Даже явись она сюда с непокрытой головой и спляши прямиком на их столе, на костях утиных, Финн никак не сумел бы про то услыхать. Но, конечно, скидывать куколь[19] и плясать Наина не собиралась.

Она ждала.

Берестянку мальчишка отнес еще с вечера, и даже ежели не прельстили ее слова луарца, то встревожить должны были точно. Кто-то выведал, где он притаился. Выведал, что не рыщет он по свету в поисках княжны. Кто-то его поймал.

Наина хмыкнула, чуть успокоившись, и провела ногтем по засаленной столешнице.

Мерзкое местечко… И человечишка под стать, так что сидеть с ним именно здесь будто бы вдвойне ужасно, а будто бы и в самый раз. Недостоин он палат княжеских, даже избы смердской недостоин, а ведь принц всамделишный, голубая кровь.

Прогнило что-то за морями, коли на принцев их без слез и отвращения не взглянешь.

Весь мир прогнил. Потому ты и туточки, а не дома за шитьем. Потому и с любовью борешься.

Наина фыркнула и встряхнулась, прогоняя мысли непрошеные, глупые.

Не с любовью она боролась. Пусть душа пока этого не понимала, пусть противилось и ныло беспрестанно сердце да тянулось к Финну день ото дня сильнее, голова знала правду. Голова помнила. Голова не прощала.

– Жрать-то нать?

Бородатый седой корчмарь подступил так близко, что пузом Наине в плечо уперся, и она дернулась, отшатнулась, едва со скамьи не сверзившись. Не от внезапного его появления и не от запаха даже – жир и пот давно пропитали все вокруг, так что от любой вещицы поблизости несло так же, как от корчмаря. Просто трогать Наину мог только муж.

От чужого же касания – мимолетного, невинного, нечаянного – нутро скручивалось до дурноты, до багряной пелены перед глазами и грозило наизнанку вывернуться.

– Нет, – прошептала Наина и, сгорбившись и толкнув по столу монету, быстро спрятала руку обратно под плащ. – Господарь скоро придет, принесешь ему… чего-нибудь.

Мужик крякнул, сцапал деньгу и ушел,