притулился на дальнем валуне так, чтобы его было видно, но сам он ничего не слышал. Егор Лексеич что-то рассказывал, махая руками, а Маринка достала припасённый гребень и принялась расчёсывать отца. Лицо у неё было напряжённым: она словно бы сама не знала, что ей делать с отцом, как к нему относиться. Он был чужой — и по жизни, и, похоже, по природе.

Митя подумал: а чем здесь питается Бродяга? Ловит зайцев и мышей, копает корни, глодает кору, жуёт листья и тонкие ветки? Но пища косуль и кабанов для человека не годится… Или организм Бродяги претерпевает перестройку?.. Возможно ли такое? Но Бродяга — вот он, как-то ведь живёт…

Это всё неправильно, понял Митя. Понятно, что Бродяги, чумоходы и селератный лес — мутанты. Но остальное тоже неправильно. Бризол, Китай, бригады, лесозаготовки, ненависть к городским — это неправильно от начала до конца. Само общество устроено неправильно. И оно распространяет свою ущербность на природу. Ущербными технологиями подчиняет себе и ломает экологию. Ускоренная вегетация позволяет наблюдать результат наяву — то есть в течение лет, а не десятилетий. Причина разразившейся катастрофы — не война. Война и катастрофа — только следствие базовой причины. А базовая причина — вон, у вертолёта. Один мужик решил обворовать тех, кто побогаче, а потом ушёл под радиацию, надеясь непонятно на что — на то, что на него законы физики не действуют, ведь он лучше всех. И другой мужик спокойно зарабатывает на несчастьях ближних: зятя — в лес, а не в больницу, племянницу — Бродяге в койку. Он тоже, наверное, считает себя лучше всех.

А Егор Лексеич в это время присматривался к Петру: совсем тот спятил или ещё на что-то годится? У Егора Лексеича не было уверенности в Мите. То, что Митяй — Бродяга, ему заявил Серёжка Башенин, и доказательств не имелось. А Серёжка мог и напиздеть, лишь бы очутиться поближе к Мухе: Егор Лексеич однажды уже застукал Серёгу с Мухой.

Планируя командировку, Егор Лексеич намеревался заменить Харлея Петром. Конечно, Бродягу никак не заставишь работать, если он не захочет, и на такой случай Егор Лексеич захватил с собой Муху. Девка должна уговорить отца, чтобы помог дяде в последний раз. Но сначала надо проверить Митяя. Говорят, Бродяги друг друга на ощупь определяют. Если Пётр подтвердит, что Митяй — Бродяга, то Мухе и не потребуется расшевеливать папку.

— Митяй, поди сюда! — подозвал Егор Лексеич.

Митя поднялся с камня и пошёл к Егору Лексеичу.

— Он тебя потрогает, — предупредил Егор Лексеич.

— Зачем? — спросил Митя с опаской.

— Да не ссы… Протяни руку. Петя, помацай его.

Егор Лексеич сам поднял руку Петра и подвёл её к руке Мити. Грязные тёмные пальцы Бродяги безжизненно легли Мите на запястье и вдруг сжались. И Митя почувствовал, что ладонь у Бродяги необычно горячая — такая же, как ствол дерева-«вожака». Окаменевшее лицо Бродяги не дрогнуло, но в глазах, запавших и тоскливых, внезапно что-то мелькнуло. Потом Пётр убрал руку.

— Ну? — с волнением поинтересовался у него Егор Лексеич.

— Он… чует… «вожаков»… — сипло произнёс Пётр.

Егор Лексеич едва не урчал от удовлетворения.

— Ну, Муха, с меня поляна твоему Башенину! — пообещал он.

Однако Пётр ещё не договорил.

— Он… не… Бродяга! — спотыкаясь, завершил Пётр.

Егор Лексеич озадаченно посмотрел на зятя, затем на Маринку и на Митю. Митя пожал плечами — он не понял, что имел в виду Пётр. Маринка тем более ничего не понимала. От жары она махала на себя козырьком бейсболки.

— Да и похер! — заявил Егор Лексеич. — Главное — чует «вожаков»!

Егор Лексеич благодарно похлопал Петра по спине.

Над каменной рекой дрожало зыбкое марево. В ельниках за валунными россыпями словно запуталась густая тишина — ни птичьего пения, ни стрёкота кузнечиков, ни шума ветерка. Вдали торчали расщеплённые макушки скал — вершина горы: на солнце она выцвела до раскалённой белизны. Дремучее безлюдье вызывало тревогу. В каменном потоке таилась энергия застывшего движения, и остов вертолёта казался скелетом гигантской древней рыбы.

Никаких дел с Петром у Егора Лексеича больше не оставалось. Сейчас он ощущал себя здоровым и полным сил, его распирало желание поскорее убраться из этого гиблого места. Он вытащил телефон и проверил время.

— А сейчас, голуби, мне нужно отлучиться на полчасика, — сообщил он.

— Ты куда? — удивилась Маринка.

— У старого дяди Горы ещё много приблуд на запасе, — лукаво ответил Егор Лексеич. — Залазийте в вертолёт, там тенёчек. Я скоро вернусь.

Егору Лексеичу приятно было представлять, как ошалеют Муха и Митяй. Пусть знают, что у бригадира Типалова везде всё схвачено.

Сюда, на каменную реку, Егор Лексеич привёл Петра не случайно. На Малиновой лес не рубили — неудобно, по той же причине и бригады сюда не заглядывали. Вот здесь, в глухомани, Егор Лексеич и обустроил стоянку для главного агрегата своей бригады. Бродяга Пётр служил сторожем — вернее, пугалом для тех, кто сдуру может заявиться на Малиновую. Под небольшой скалой, бережно закрытый срубленными ёлочками, у Егора Лексеича был спрятан огромный и хищный харвестер — исправный, излеченный от чумы, на ручном управлении. В общем, самая умелая и могучая машина лесорубов.

31

Гора Сундукташ

— До Сундукташа нам хода часа два, — сообщил Холодовский. — Если ничего не стрясётся, ночевать будем в Татлах.

Драглайн они оставили после обеда, уже далеко за полдень, в самую жару. Холодовский последним прошёлся по коридорам, проверяя, не забыто ли что, и открыл двери пленным партизанам — свободны. И больше не вылезайте из города: следующий урок может оказаться гораздо хуже. Однако партизаны не покинули своих кают, пока Холодовский был на борту.

Сыто клокоча, мотолыга проползла вдоль стены Арского камня и взяла курс на запад. Холодовский сидел за рулём и выбирал путь по навигатору. Бригада расположилась в отсеке кому как удобно. Калдей дрых, вытянув ноги и распахнув рот. Алёна тоже дремала, привалившись к Костику. Фудин зевал. Матушкин заботливо подсовывал Талке плечо.

— Поспи, — уговаривал он. — Нам ещё как до Китая раком ехать…

Талка не слышала его — сидела прямо, будто одеревенев. Её сокрушило то спокойствие, с которым Холодовский двинулся к городским девкам. Ему плевать было на неё, на Талку, а ведь она изо всех сил старалась понравиться… Неужто она хуже этих мелких блядушек из города?

Костик смотрел на Серёгу со злорадным превосходством. Он урвал своё удовольствие, а Башенин стоял на стрёме, пока он трахал партизанок.

— Чё, поводили тебе по губам? — спросил он у Серёги.

— Отъебись, дебил, — ответил Серёга.

Серёгу не тянуло спорить. На душе было мутно.

— Пушку на избушку! — фальшиво хохотнул Матушкин.

Он не думал угодить кому-либо — Серёге или Костику, он хотел как-то напомнить Талке, что он-то, Матушкин, к девкам не полез…

Мотолыга бодро катилась по просекам — то чистым, то заросшим мелким вишарником, урчала движком, лязгала траками, поливала колеи бризоловым выхлопом. Пахло свежей листвой и смолистой хвоей. Из-под носа вездехода порой вспархивали птицы, круглым мячом стремительно скакал какой-нибудь ополоумевший заяц. Иногда в орляке мелькал рыжий хвост лисы. Высоко в слепящей синеве неба медленно и лениво кружил коршун. Над мотолыгой, поскрипывая, качалась решётка интерфератора, цеплялась за проплывающие мимо ветви. По лицам людей в отсеке бегали сетчатые тени.

Дорога то спускалась в прохладные глубокие лога, где густо теснились тонкоствольные дебри, то поднималась на склоны увалов, и в просветах леса вдруг вспыхивало пространство: выпуклые горные громады рыхло зеленели под солнцем, очерченные сумрачными западинами; торчали скальные изломы вершин; вдоль горизонта в голубом мареве колыхались дальние хребты.

Мотолыга резко клюнула носом — это Холодовский ударил по тормозам. На дороге словно ниоткуда появилась какая-то баба в серой косынке, сером халате и резиновых сапогах. Смеясь, она упёрлась руками в нос мотолыги и попятилась, уступая напору машины. Она не боялась, что её задавят.

— Здорово, земляки! — крикнула она. — Куда едете?

Холодовский поднялся на ноги, разглядывая бабу поверх капота.

— Чего надо? — неприветливо спросил