не ведаешь глотку ли рвешь

или врешь

а когда урожаи судьбы соберешь

оглушенный собственным эхом

не заметишь поди

что трудов посреди

то ли мохом оброс

то ли мехом

в никуда поспешая себя впереди

заглушенный

собственным

эхом

Возможно, подводит нас с вами ошибка максимализма, ошибка абсолютизации душевной родственности, детские упования и фантазирование… Что она такое, в конце-то концов, родная душа, как мы ее себе представляем?

Некое существо во всех отношениях подобное нам? Или лишь в чем-то главном, наиважнейшем и сокровенном?.. Кто-то, кто нас примет в распростертые объятья со всеми нашими потрохами, со всей сумятицей и кашей внутри, с грязью и чернотой?..

Может, и есть такое существо на земле, может быть, даже совсем рядом, вдруг даже и под забором валяется где-нибудь неподалеку. Только вопрос — примем ли мы его сами?..

Если запрос наш — максималистский: все или ничего, вынь да положь все под нас, — то даже и встреть близнеца, клона своего, все равно желаемого не получим, что-нибудь да не сойдется — и разбежимся. И с самими собой родства и согласия не найдем, поссоримся…

Сколь легче тому, кто на многое не притязает, кто диагноз «чужой» либо суживает до минимального числа случаев, либо вовсе не ставит. Кто нутром ощущает родство, разлитое повсюду в мире, а чуждость и враждебность, точно так же повсюду присутствующие, живущие и в самом родном и в самом себе, либо не чувствует, либо чувствует и осознает, но игнорирует или просто трезво имеет в виду. Кто и в котенке, и в воробушке, и в травинке, и в носороге, и в ядовитой змее родное почует и тем удовольствуется. К такому-то вот минималисту и тянутся родственные существа отовсюду, и никакой червячок и никакая звездочка дальняя в небесах не оказывается чужой, и хорошо ему жить…

Уолт Уитмен, певец всеединства и вселюбви, припоминается живо. Вот наугад — из стиха его под названием «Тебе» — обращение к первому встречному как к себе самому:

Кто бы ты ни был, я руку тебе на плечо возлагаю,

чтобы ты стал моей песней.

И я тихо шепчу тебе на ухо:

«Многих женщин и многих мужчин я любил,

но тебя я люблю больше всех».

Долго я мешкал вдали от тебя,

долго я был как немой.

Мне бы давно поспешить к тебе,

мне бы только о тебе и твердить,

тебя одного воспевать.

Я покину все, я пойду и создам гимны тебе.

Никто не понял тебя, я один понимаю тебя,

никто не был справедлив к тебе,

ты и сам не был справедлив к себе,

все находили изъяны в тебе,

я один не вижу изъянов в тебе.

Все требовали от тебя послушания,

я один не требую его от тебя.

Я один не ставлю над тобою

ни господина, ни бога:

над тобою лишь тот, кто таится в тебе самом…

…Сколько песен я мог бы пропеть

о твоих величавых и славных делах.

Как ты велик, ты не знаешь и сам,

проспал ты себя самого,

как будто веки твои опущены были всю жизнь,

и все, что ты делал,

для тебя обернулось насмешкой…

Вот что он делает, неуемный Уитмен: не ищет душевной родственности, а верит в нее заранее. Непреложно, неодолимо, вулканически, цунамически верит! Не выглядывает, не выкликает родную соломинку в океане чужих, а плывет в океан этот

сам, хватает мощной ручищей первую же подвернувшуюся щепку — и природняет! — Сверхактивная позиция! Безбарьерное всеродство! Нам с вами, конечно, слабО такое.

До пещеры Отпетого Волка

добирался я долго-предолго,

на одно лишь надеясь в пути —

не дойти…

Сами, сами вели меня ноги

проторенной тропой одиноких,

каменистой ветвистой тропой,

где бредут одиночки толпой.

Сколько раз приносил я присягу

превозмочь слабодушную тягу.

Шел к себе, мне казалось, — и вдруг

делал круг

и опять возвращался к надежде

на сердечную дружбу, как прежде,

и сгорал в сумасшедшей любви.

Се ля ви…

Одинокий друг одиноких,

за других я готовил уроки,

только собственный горький урок

был не впрок —

как ни пятился, ни упирался,

до Пещеры Отпетой добрался.

— Здравствуй, Волче!

Хоть путь был тяжел,

я пришел.

Хмуро глянул Отпетый Волчище.

— Ты кого, человече, здесь ищешь?

Или думаешь: кончился путь

и пора отдохнуть?..

Одинокий друг одиноких,

сапоги ты тачаешь для многих,

только сам ковыляешь, как Бог,

без сапог.

Я ответил:

— Все правда, зверюга.

Я ищу Одинокого Друга.

Может быть, мы с тобою вдвоем

Одинокую Песню споем?

Босиком не полезу я в душу,

одинокость твою не нарушу.

Худо ль вместе в пещере побыть

и повыть?..

Долго ждал я от Волка ответа,

долго думал Отшельник Отпетый.

Наконец прорычал:

— Никогда,

никогда не войдешь ты сюда!

Мне не жалко Отпетой Пещеры,

ты, как я, — одинокий и серый,

и поживу в округе найдешь,

и научишься выть. Ну и что ж?

Не дошел, человек, ты до цели —

не отпели тебя, не отпели,

и отпетым тебе не бывать,

а с собою самим воевать.

Одинокий друг одиноких,

вхожим будешь в чужие мороки

до последнего стука в груди.

Пррроходи!

От пещеры Отпетого Волка

добираться до неба недолго.

— Ладно, Волче. Хоть путь и тяжел,

я пошел…

…Ну а может, все-таки, хоть чуть-чуть не слабО? Вот я вас услышал, а вы меня. Я душевную родственность в вас почуял (не путая ее с тождественностью и приветствуя различия), а вы, возможно, во мне. Может, нам и этого хватит на какое-то время для возможности жить и не потонуть?..

Перемолвимся словечком, мой друг,

перестукнемся сердечком, мой друг,

перекликнемся в пустынной толпе,

ты мне голос подашь, я тебе:

ау — ау, зову тебя, зову,

подержись, мой друг, на плаву…

ау — ау, плыву к тебе, плыву