– Побереги заряд, пригодится еще.

Внизу оказалась еще одна дверца, железная. Старик открыл ее хитрым устройством, едва ли напоминающим ключ, пригласил гостей внутрь. Здесь не было кромешной тьмы, потому что посреди комнаты горел очаг, обложенный камнями, над ним бурлил старый, чугунный горшок.

– Есть хотите?

Крил искренне удивился такому гостеприимству: ему казалось, что это они должны будут угостить чем-то Старика, да еще оставить ему сверх того за услуги, раз Герман собирался выспрашивать у него совет.

– А что у тебя? – палач наклонился, понюхал идущий от котелка пар.

– Картоха дикая. Не вымерла здесь – очень много людишек ее садило, вот и растет теперь дичком там-сям. Мелкая, но мне то что? Жрать можно.

– Что ж, раз угощаешь… – Герман посмотрел на спутников, подмигнул им. – Грех отказываться!

Старик шарил в углу, бренча посудой.

– Трое вас?

– Так точно. По запахам определил?

Хозяин, поворачиваясь и протягивая руки в нужную сторону так, будто он был зрячим, поставил перед гостями тарелки, бросил в горшок большую ложку.

– Накладывайте себе.

Подсел к Герману.

– По голосам сначала, потом уж по запахам. Хотя одного голоса еще не слышал, дыхание только.

Он приподнял голову, потянулся носом в сторону Дашки.

– Кого ты привел, базарщик? Парень как парень, а вот другой… другая… Девка? И дышит, как девка, и пахнет. Но я в ней чужое чувствую.

– С севера пришла, не здешняя. Не переживай – она нормальная, все в порядке.

– В порядке… – проворчал Старик. – У вас, суетливых, всегда все в порядке, а потом беду приносите. Да мне-то все равно – можно сейчас помереть, можно завтра. Так уж просто живу, из любопытства.

Они наложили себе мелкий, не намного больше лесных ягод, картофель. Уплетали его за обе щеки, запивая припасенной во фляжках водой. Хозяин тем временем снял горшок с огня, подкинул дров в очаг. Разгоревшиеся поленья ярче осветили его убежище и наверху, под самым потолком, проявились светлые пятна. Конопатая первой обратила на них внимание: не донесла до рта картофелину, замерла с открытым ртом, задрав голову, оглядываясь по сторонам. Крил тоже посмотрел наверх. Весь периметр комнаты был украшен черепами нелюдей. Большими, маленькими, иногда похожими на человеческие, а порой совсем иными.

– Куда ж у тебя дым уходит? – нарушая невольную заминку, спросил Герман. – Снаружи не приметил я его.

– Куда уходит, там и пропадает, – не стал вдаваться в подробности Старик. – Ты, давай, рассказывай – что за дело ко мне?

Герман доел свою порцию, запил.

– На запад нам нужно, через город. Идти втроем в обход, сквозь секвохи – сам понимаешь, дело гиблое.

– А через город веселое?

– И через город не веселое. Но ты же знаешь, Нян, как пройти? Правда?

– Старик мое имя. И пока только я и знаю. А будут знать двое, тем более четверо – узнают все.

– Так уж и “все”! Я ведь не трепло. Думаешь, на базаре в каждом кабаке буду болтать? А эти двое и вовсе на западе останутся. На озере, с умниками.

– Ладно, – тряхнул головой хозяин, скидывая с себя невидимую корку враждебности. – Злыднем меня не считай. Оно и в самом деле – к чему мне тот путь на запад? Что я, хранитель ему? Просто сижу тут один, думаю о судьбах Вселенной, голоса разные слышу, будто секвохи со мной разговаривают – вот крыша и едет.

Не поворачивая к очагу головы, он пошевелил дрова кочергой.

– Есть путь, твоя правда. И заряд ты в фонариках правильно сберегаешь, пригодится. Завтра поутру дойду с вами по дороге до гарнизона, покажу, где начало того пути.

“Завтра, так завтра” – подумал Герман, не стал спорить. Хорошо, что старик вообще согласился.

Он долго разговаривал со слепым, вспоминая их прошлые встречи, рассказывал о том, что сейчас происходит на Южном базаре, как люди живут. Даже предлагал идти с ним туда, когда будет возвращаться с запада, но Старик наотрез отказался. Он твердо был намерен доживать свои дни если не хранителем, то уж по крайней мере смотрителем единственного на севере перехода между востоком и западом.

– Пойдемте, что ли, – предложил он всем троим, – прогуляемся перед сном. Покажу еще кой-чего – тебе это, палач, интересно будет. Слышал ли ты от проповедников или ходоков из чужих гнезд о войне?

– Некогда мне, Старик, в библиотеке штаны просиживать, о старых войнах читать. Тем более от пришлых людей это слушать. Что они знать могут?

– Не про старые войны речь. Я про будущую войну. Между нелюдями и ничтожными остатками человечества. Неужели не слышал? У руководчиков многих гнезд мыслишки об этом ходят, подбивают они друг друга, договариваются. Я вот тут, старый, слепой дурак, в жопе мира, и то про это знаю.

Не доходя до места, они почувствовали запах. Отвратительный, тошнотворный.

– Вы чего тут, гнилую картошку выбрасываете? – спросил Крил.

– А это, паренек, как раз и есть запах войны.

– Так воняет гниющая плоть, – тихо подсказала Конопатая.

– О, девка знает!

Вслед за Стариком они вошли в сосновый бор, деревья которого, если бы не секвохи, растущие где-то на подступах к таинственному городу, можно было бы считать самыми высокими на многие километры вокруг.

Сырая земля, едва прикрытая раскисшим снегом, была усеяна телами. Некоторые повисли на ветках, но большинство лежало внизу. Прикрывая нос от нестерпимого смрада люди шли через поле брани, стараясь понять – что здесь произошло?

– Только нелюди? – удивился Герман. – Должно быть, стаи что-то не поделили.

– А как, по-твоему, они должны уничтожать друг друга? – спросил Старик.

– Известно как – зубами и когтями.

– То-то и оно, – чуть слышно бухтел слепой, но тут же повысил голос, чтобы его все слышали:

– А какие раны ты видишь, Герман?

Палач наклонился к одному телу, другому, кого-то перевернул, преодолевая брезгливость.

– Мать твою…

Он подходил к каждому на своем пути, словно одна “правильная” находка могла бы перечеркнуть все “неправильные”.

– Ну? Что?

– Мало кого погрызли. Большинство проткнуто или зарублено чем-то острым. Но ни одной стрелы, так что вряд ли их убили люди-охотники.

Вернулся к слепцу.

– В чем дело, Старик? Что здесь произошло?

– Ты прав, одна стая на другую. Но только те, что рассчитывали