И только синий поезд спас меня, выдул ветром и гудком страшных женщин, остановился, открыл двери. Добрый проводник сказал «конечно», и заговор вокруг меня рассыпался. Недотыкомки утратили силу, попрятались, и я медленно и победоносно прошла через вокзал в метро, домой.

* * *

Кажется, физика различает четыре агрегатных состояния вещества: жидкое, газообразное, твердое и плазма (если только последнее я не придумала). По аналогии у человеческой личности тоже существуют определенные состояния. Например, «говнюк» — вполне отчетливая характеристика консистенции и химического состава души.

Или «истерик». Примерно представляю состояние души истерички. Вообразите, что вам пришло в голову разжечь костер на окраине городской свалки. В конце сентября, естественно. Сложены в кучку сыроватые газеты, куски шифера, ящик, пластиковые пакеты, баллончик из-под лака для волос, остатки бутерброда и подожжены. Кастрик кое-как занялся, испустил вонючий дымок, а потом разгорелся и стал, как принято говорить, весело потрескивать. Но тут вы почему-либо решаете его потушить — например, он слишком разошелся и испустил серию микровзрывов. И вы тогда бежите к ближайшей луже, набираете водички в резиновый сапог, который валяется тут же, и заливаете ваш костер, а остатки пламени этим же сапогом прибиваете. И, не успев увернуться от мощного дымного выхлопа, вы вдыхаете запах гари, пара и паленой химии. Вообразили? Так вот, с учетом все еще тлеющего баллончика это и будет воплощением искомого состояния.

К чему это я? Недавно раздумывала о подвиде «сумасшедшая мать» (если добавить в костер использованный памперс). Обычно они говорят о себе с гордостью: «Я — сумасшедшая/безумная мать!», потому что это чуть ли не единственный вид узаконенных истеричек, «в своем праве», что называется. Мать имеет право любить свое дитя и беспокоиться о нем?! Ага, наконец-то. И она направляет весь тщательно скрываемый запас тревоги и послеродовой депрессии на бедного, ни в чем не повинного розового младенца. Что может быть слаще, чем вольно забиться в истерике над детской кроваткой с привлечением в зрители мужа, родственников, врачей, — «он высовывает язык и кряхтит, он умрет, умрет! вызовите „скорую“!». И все вокруг, вместо того чтобы привести ее в чувство народным средством типа «пощечина», радостно впадают в панику, созывают консилиум, а потом говорят с умилением: «О, безумная мать…» Более всего в данной ситуации жалко младенца, потому что врачи, прекрасно освоившие прием выкачивания денег под названием «гипердиагностика», прогонят его по всем кругам специального детского ада — анализы, обследования, невредные, но утомительные процедуры, пока у родителей не закончатся деньги, и можно будет честно сказать им: «Ничего страшного, израстется…». Это же больного ребенка нужно лечить от конкретных вещей, а здоровенького можно спасать бесконечно — от газов, запора, поноса, плохого аппетита, обжорства, вялости, гиперактивности и несимметричных складочек на ножках.

Впрочем, взросление ребенка не лишает женщину удовольствия, играть в безумную мать можно всю жизнь, эволюционируя в «несчастную мать», «солдатскую мать» или «любящую бабушку». Дополнительные ингредиенты для костра — школьные дневники, шприцы, портянки, засахарившееся варенье — можно добавлять по вкусу.

* * *

Сегодня моя беленькая шубка чуть было не изменила окраску на цвет печального недоразумения.

Ехала в метро, и рядом со мной стоял очень приличный менеджер, сильно утомленный корпоративной вечеринкой. Он сказал, что, хотя и пьян, все равно видит, как я прекрасна, и если бы не его состояние, то непременно попытался бы со мной познакомиться. И тут поезд резко дернулся, останавливаясь, менеджер стал валиться на меня, но я оказалась быстрее и отпрыгнула в сторону. А на то место, где могла быть моя шубка, выплеснулось содержимое его желудка. И в наступившей тишине полупустого вагона отчетливо прозвучал внезапно протрезвевший голос менеджера: «Простите. Это было печальное недоразумение».

Он стоял и смотрел вниз, и я тоже посмотрела. Теперь я знаю, из чего состоит печальное недоразумение: винегрет, помидоры и колбаска. И цвет у него свекольный.

В марте все заболеют. Ну да, ветер вдруг покажется теплым, снег превратится в дождь, и мы снимем шубки, чтобы не намокли, и в самом конце марта простудимся и проваляемся в жару весь апрель, и только к маю те, что выживут, смогут на слабых ногах подойти к окну, чтобы увидеть новые листья.

И мне это нравится.

«Ты должна завести двоих детей», — говорит мама, и я сразу же, минуя рассудок, вижу двух мальчиков лет пяти, со стеклянными глазами, которые бегают по кругу, механически повторяя «гиго, гиго», и у каждого из впадинки под затылком торчит небольшой железный ключик. Ты с ума сошла, мама, отвечаю.

Ничего не имею против обращения на «вы». Не того, старосветского, между мужем и женой нарядного «Вы», под которым спрятан несвежий домашний халат — невидимый, но ощутимый. Не бледного от гнева дуэльного «Вы»; не торжественного самоуничижительного «Вы», подразумевающего вокруг серый песок каких-то бесчисленных «мы».

Не задыхающегося от почтения «Вы», которым поклонницы величают Его в записочках; и не пренебрежительного «вы» к толпе.

Нет, мне нравится то долгое бархатное «вы», обозначающее определенное расстояние между нами, каждый сантиметр которого ощутим, каждый обласкан нашим вниманием и драгоценен, потому что мы оба знаем, как легко смять, скомкать и утратить дистанцию навсегда (утратить, соединившись или разойдясь слишком далеко, — не важно).

А «ты» — это как взять кого-то за длинный шарф, завязанный на груди, и слегка притянуть к себе жестом фантастической фамильярности — слегка неприлично, слишком интимно и абсолютно ни о чем не говорит.

В метро меня обогнал маленький мужчина с ушами удивительной формы. Как будто во младенчестве в его детские раковины положили по грецкому ореху и сформировали мягкие хрящики в округлые глубокие чашечки. И он теперь вырос, и чашечки выросли и со спины хорошо видны, потому что голову между ними он стрижет коротко.

Не спала всю ночь.

Любимая подруга дала почитать потрепанную книгу, в тексте некоторые фразы подчеркнуты карандашом. В процессе чтения по расстановке акцентов понимаю, что автор пометок — человек романтический, слега наивный, кажется, женщина и, кажется, не очень умная. Постепенно неизвестный читатель раззадоривается, начинает приписывать комментарии, и становится понятно, что да — женщина, и не просто «не очень», а дура дурой, с претензиями. И сижу сейчас в страшной тревоге и жду приемлемого времени, часов двух дня, когда подруга проснется, и я смогу позвонить ей и узнать точно, не ее ли это пометки. Потому что очень серьезно к ней отношусь, очень, люблю и уважаю. И это, в общем, будет крах, если ее.

Муж мой уезжал на две ночи, и я предвкушала, где, с кем и как их проведу. Не то чтобы собиралась предаться разврату, но определенные планы были. В итоге единственное запретное развлечение, которое себе позволила, — наесться на ночь лука-порея, все равно дышать не на кого. Сижу теперь, как дурочка без подарка, во рту гадко, муж возвращается вечером.