Затем из ниоткуда возникла жена дантиста миссис Робишо, которую я всю жизнь считал спокойной, благопристойной и выдержанной особой, а тут она вдруг сообщает Рейни, что готова сделать все что угодно для съемочной группы, ну все-все, даже таскать юпитеры.

Мир обезумел — сказал сумасшедший, сидя в психушке. Самое безумное заключалось в том, что киношники торговали иллюзиями в реальном мире, но этот мир почему-то считал, что его реальность можно обнаружить только в иллюзиях. Две команды безумцев.

Каким-то образом они умудрялись держать мяч в воздухе.

Потом появился Лайонел с ручной камерой на плече. Дан снова заерзал по Марго. Он глядел ей прямо в глаза, с ленцой и без всякого смущения. Марго явно с трудом выдерживала его взгляд. В ее зрачках отражались огни осветительной аппаратуры.

Джекоби положил руки на плечи Марго и Дана и, глядя в пол, стал что-то им объяснять, как судья на ринге, беседующий с боксерами.

— Милая, — сказала он, обращаясь к Марго, — давай теперь попробуем несколько иначе. Я хочу, чтобы ты обняла его ногами.

Нет, не из Польши он, — подумал я. Опять он говорил без акцента.

— Но как? — слабым голосом пролепетала Марго.

— Что значит «как»? Сделай и все. Он тебе поможет. Возьмет тебя за задницу и приподнимет. Не волнуйся.

— Хорошо.

— А когда ты будешь произносить свою единственную реплику: «Ты будешь добрым со мной, правда?» — я хочу, чтобы в ней звучали страх и нежность. Ты с этим справишься, а, милая?

— Я постараюсь.

— Так, хорошо. Все готовы? И помни, Дан, мне нужен звук расстегиваемой молнии. Это важно.

— Да. Ладно.

* * *

— Мерлин, — спросил я, — а что происходит с этим, ну, Липскомом в конце?

— А то, что и должно, — пожал плечами Мерлин. — Его почти расшевелили — сначала чужак, потом родная тетя. Однако в конце он от них ускользает. И понемногу погружается в спиртное и Шопена. Сара выбирает жизнь, а он смерть. Чужак гибнет, растерзанный толпой городских, считающих, что они ненавидят его, тогда как на самом деле ненавидят жизненные силы, которые он в них пробудил. Конечно же, это новый Христос в каком-то смысле.

+++

По дамбе я пошел обратно в Бель-Айл. Воздух и впрямь сгустился и замер. А высоко вверху сами по себе неслись к северу черные тучи, словно стаю черных дроздов кто-то вспугнул на болоте. Все пространство между землей и тучами полнилось желтоватым светом, словно рождественские костры уже зажгли.

Я не мог это вынести. До сих пор не могу. Я не выношу этот мир. Эпоху эту не приемлю. А открытие мое как раз в том, что — ха, ведь я и не обязан.

Если бы ты был прав, я был бы в состоянии все вынести. Если бы твой Христос был царем, и тому подобное, в общем, то, во что ты веришь — Господи, неужто до сих пор веришь? — было правдой, я бы смог вынести. Но ты ведь даже сам в это не веришь. Все, о чем ты в состоянии думать, это о той девушке на дамбе. Не удивительно, что у тебя нет времени молиться на усопших. Все, о чем ты можешь думать, это как бы ее затащить в кусты.

Нет? Но если бы то, во что ты когда-то верил, было правдой, я смог бы выносить этот мир.

Или если бы мой прапрадед был прав, я бы тоже смог с этим жить. Знаешь, что он вытворил? Устроил дуэль. Не джентльменский поединок чести в Новом Орлеане, а поножовщину на смерть, прямо как Джим Боуи, и, кстати, на той же песчаной отмели. Он выиграл в Александрии крупную сумму в покер. Проигравшийся партнер принял это близко к сердцу и что-то там забормотал о мухлевке. Уже это добра не предвещало. Но он допустил еще ошибку, помянув мать моего предка. Ее фамилия была Гудлйн — из тех Гудлйнов, что живут в Нью-Роудсе.

Дело в том, что мой прапрадед был смуглым, как Жан Лафит.[87]«Что ты сказал?» — переспросил он своего партнера, а тот ему ответил что-то вроде «Твоя фамилия очень тебе подходит». — «Это в каком же смысле?» — вежливо осведомился мой предок. «Ты вообще-то Гудлин или Гуталин?» — переспросил тот, намекая на смуглый цвет кожи, из чего в свою очередь явствовало, что его мать, очень белая креольская леди, поддерживала сексуальные отношения с негром. Не будем гадать, что здесь было более тяжким оскорблением — то, что она имела сексуальные отношения с кем-то кроме мужа, или то, что этим кем-то был негр. «Понятно, — ответил прапрадед. — Знаешь, что я тебе предлагаю? Через четыре часа встретимся, на рассвете, стало быть, — сойдемся на песчаной косе Видалия, куда не распространяются законы ни Луизианы, ни Миссисипи. С тесаками. И никаких секундантов». Так они и сделали. Секунданты были, но они так перепугались, что спрятались в кустах. Началась драка. Мой прадед убил своего соперника и, хотя тот тоже сильно его порезал, перевернул тело и вспорол горло от уха до уха. Потом он послал за топором, обезглавил и расчленил труп и скормил его зубаткам. Затем он вымылся в реке, перевязал раны и отправился вместе с друзьями в Нижний Натчез, где с аппетитом позавтракал.

Как бы ни было это жестоко, но я тоже мог бы так жить, хотя не думаю, что люди должны друг друга резать, как скотину. Однако это, по крайней мере, определенный образ жизни. Человек знает, на чем стоит, и знает, что надо делать. Даже поражение лучше, чем незнание.

Или я мог бы жить так, как ты, если бы в твоей жизни была правда.

Но то, что делается сейчас, непереносимо. Кроме того, я бы не мог это защищать.

Ты спрашиваешь, защищать что? Ладно, я приведу маленький примерчик. Видишь афишу на той стороне улицы? «69». Мужчина и женщина в позиции инь-ян предаются фелляции и куннилингусу на углу Счастливой и Благовещенской улиц. Что мне с ней делать? А ничего, через некоторое время ее просто снимут.

Поди сюда, Парсифаль, скажу тебе еще кое-что. Хочу не исповедаться, не признаться, хочу тайну открыть. В ней нет греха, потому что я не знаю, что есть грех. Я так понимаю, что перед тем как согрешить, надо знать, что такое грех — благословите, отец мой, ибо я сделал нечто такое, чего не понимаю. Я знаю, что такое вторжение, нанесение ущерба или оскорбление — это то, что нужно исправить. Поэтому я тебе и рассказываю, ведь исповедуюсь я или нет, но ты будешь связан — если не тайной исповеди, так узами дружбы.

Подойди ко мне. Оставь ты это окно. Посмотри на меня. Мы через многое прошли вместе — школа, война, беседы, блядки, футбол, приличные девчонки и неприличные, поэтому, раз ты знаешь меня и мое прошлое — кому ж еще знать, как не тебе? — я хочу и планами на будущее с тобой поделиться. Грядет новый миропорядок, и я стану его частью. Только не путай его ни с чем иным, о чем ты слышал раньше. Ни с вашим Обществом Святого Имени, ни с Христианским Движением против непристойности. Это не имеет ничего общего ни с Христом, ни с протестами. И не путайте с нацизмом. Нацисты были глупы. Если им и надо было вычистить Веймарскую республику, чем они отчасти и занимались, они все изгадили, затеяв гонения на евреев. Надо же, какая глупость! Евреи были абсолютно ни при чем. Нацисты — дерьмо, убийцы. Им следовало, наоборот, поощрять евреев. Половина евреев примкнула бы к ним, как это сделала половина католиков. Не путай это и с Ку-клукс-кланом, с этими бедными невежественными ублюдками. Негры, евреи, католики — все это неважно; попытка их обвинить только создает путаницу. Мы позовем и их, и вас. И не путай это с политикой Уоллеса[88]и его белого южного быдла. Да и вообще это не имеет отношения к политике.