Значит, первоначально пастор Швабс тихо скупал у местных купцов черную ткань и кожу. Когда, по вине Шмулинсона, он упустил крупную партию товара, репоголовый немец стал молиться своему демону, и тот украл ткань. Никаких следов взлома мы обнаружить не смогли, их и не было. Почувствовав серьезную угрозу в лице сотрудников нашей милиции, пастор как-то сумел привлечь на свою сторону разношерстную охрану посла, так что те незаметно стали подчиняться именно ему, а не своему прямому начальству. Справедливо видя в нас главных противников своих «высоких промыслов», гражданин Швабс встал на стезю неприкрытой преступности. Не понимая, кто толкает его на противозаконные поступки, он планирует одно покушение за другим. В своей «праведной» слепоте он и не заметил, как стал послушным орудием чужой воли…

Что же теперь? Если честно, то я и близко не представлял, как можно силами одного милицейского отделения остановить зарвавшегося демона с целым легионом бесов. Видимо, придется обращаться за консультацией к отцу Кондрату, у него должен быть опыт в таких делах.

Загнать Вельзевула в ад я точно не сумею, экзорсизму и прочим тонкостям в школе милиции не обучают. Единственное, что мы реально могли бы сделать, так это не дать состояться черной мессе. Пусть они еще помучаются, выискивая подходящее место.

Но вот почему был похищен посол? Это стало у меня уже какой-то навязчивой идеей. В его исчезновении не было логического смысла. Если сам захотел сбежать, то мог бы совершенно беспроблемно отъехать «по срочному вызову», официально, не поднимая по этому поводу ни малейшего шума. Если пастор Швабс намеревался от него избавиться, то мог бы просто приказать убить. Теперь же стрельцы вторые сутки прочесывают город. Кому выгодна такая суматоха? По моему скромному разумению, подобные вещи надо устраивать, привлекая как можно меньше общественного внимания, а здесь все наоборот…

– Никита Иваныч, ку-ка-ре-ку-у-у!!!

– Что? – не сразу повернулся я.

– Дык… погоня!

Что и следовало ожидать… Я ведь чувствовал, так легко мы не уйдем. Кощей Бессмертный является порочным негодяем по самой своей натуре и просто не способен честно соблюдать условия партнерского договора. Он обязан был сделать какую-нибудь гадость. За нами бесшумно летели шесть огромных птиц. Размах крыльев впечатлял, они уверенно догоняли ступу, хотя я и пробовал увеличить скорость, как учила Баба Яга. Митька напряженно откашливался, прочищая горло, похоже, он надеялся разогнать врага неотразимым кукареканьем. Погоня приближалась, сначала я думал, что это орлы, но при более близком рассмотрении птицы оказались совами. Правда, очень большими и с неестественно красным сиянием пустых глазниц.

– Ку-ка-ре-ку!!! – грозно заорал мой младший сотрудник, вкладывая в крик всю душу.

Ничего не произошло.

– Может, надо подождать, пока подлетят поближе?

– Митя, еще минута, и они тебе с налету гребешок на затылок развернут! Кукарекай, пока не поздно.

– Ку-ка… ой! Они не падают! Матерь Пресвятая Богородица, спаси и помилуй меня, грешного… – И храбрый петух мигом скрылся на дне ступы.

Я стиснул зубы, приготовившись к худшему. Мысли были холодными, короткими и деловыми. Главное – не дать напасть на себя всем одновременно, навалятся со всех сторон и заклюют. По счастью, совы летели не сомкнутым штурмовым строем…

Первую я сшиб размашистым ударом помела, одновременно опуская ступу в глубокий штопор. Слабостью вестибулярного аппарата мне страдать не доводилось, и оглушенная сова мешком рухнула вниз. Я вел неравное сражение по всем писаным и неписаным законам воздушного боя. Нападающие превосходили меня числом и маневренностью, ступа напоминала тяжелый танк, атакуемый вертлявыми мотоциклистами. С плеча сорвали погон, ремешок фуражки пришлось закусить зубами, но зато почти каждый мой удар находил цель и ряды врага уменьшились вдвое. Еще одна сова, не успев избежать нашего очередного финта, намертво завязла когтями и клювом в мореном дереве ступы. Представляете их силу и остроту? А двое оставшихся благодушно прекратили атаки и, развернувшись, плавно ушли за горизонт. Отдышавшись, я направил помело в сторону родного Лукошкина.

Пару минут спустя со дна ступы раздалось подозрительное бульканье. На свет божий показалась болтающаяся Митькина голова. Могут ли куры бледнеть? Не знаю, но этот петух был именно бледный, с прозеленью, иначе не скажешь…

– По-могите… ик! Плохо мне…

– Что, укачало?

– А-а-а… – Петух безвольно свесил головку за борт, по-моему, его стошнило. – По-помираю…

– Не волнуйся, это пройдет, – уверенно утешил я. – От «морской болезни» еще никто не умирал, а для работника милиции она просто неприлична.

– Пр-стите за… за все… не поминайте лихом… ик!

– Ты бы потренировался, что ли… На качелях-каруселях почаще бывать надо, еще разные там стариковские кресла-качалки очень помогают.

– Вот и-ик! Смерть моя… пришла…

– А знаешь, в моем мире ученые придумали массу лекарств от укачивания. Таблетки разные, говорят, еще крепкий табак помогает, лимон… Только его без сахара сосать надо.

– Да что ж… ик! У вас ни капли жалости ко мне нету?! – взвыл наконец раздосадованный Митька. – Я тут страдаю безвинно, с жизнью навек прощаюсь, а вы все о каких-то фруктах… Что за жизнь, все кому не лень сироту обижают…

– Не прибедняйся, у кого мама в деревне?

– Так ведь только мамонька родная и есть, – жалостливо всхлипнул петух, обхватив голову крыльями и пуская слезу, которая побежала вдоль клюва и повисла на кончике блестящим хрусталиком. – А батюшки родного давно нет на свете белом… спит в земле сырой, кормилец наш… один я у мамки остался, ни сестренки, ни братишки…

– Да, не повезло, – задумчиво признал я. – Один у мамы сын, и тот – милиционер…

– Вы к чему это, Никита Иванович?

– Так… глупая шутка из моего времени. Ну, вроде бы все… Ты оклемался?

– Не берет меня смерть, – грустно кивнул Митька. – Видать, грешен я, придется еще на земле помучиться.

– Ничего, вон, посмотри… Видишь там, на горизонте белую полосу с позолотой? Это лукошкинские колокольни, скоро будем дома.

– Вот и ладушки. А пока не прилетели, позвольте вопросик один полюбопытствовать? Спасибочки… Вот когда вы с Кощеем за переговоры сели, он как-то странно обмолвился, дескать, вертухаям да петухам рядом с вами не стоять… Это что ж он имел в виду? Чем ему, злодею, петухи-то не угодили?

– А-м… как бы… Вот этого, Митя, тебе бы лучше не знать, – почему-то смутился я.

– Ну, Никита Иваныч, ну пожалуйста! Ну растолкуйте, Христа ради, мне, необразованному, эту премудрость милицейскую. Не ровен час, по службе понадобится. Кто спросит, а я не знаю… Срамота! Уж сделайте такую милость, расскажите…

Я глубоко вздохнул, прикрыл глаза и как можно доходчивее, самыми простыми русскими словами, буквально на пальцах, объяснил младшему товарищу, кого на «зоне» называют «петухами», за что, чем они там занимаются. К концу рассказа Митька окосел! Он впал в полный столбняк, гребешок на голове встал дыбом, нижняя половинка клюва отвисла аж до груди, а круглые глаза увеличились до размеров царского пятака. Бедный петух молчал почти полчаса, с ужасом переваривая нанесенные ему оскорбления. Только когда мы уже сворачивали на наш двор, он неожиданно встряхнулся и страстно бросился ко мне: