потому что запах от лужи сделался совсем невыносимым…

А потом в магазинах кончилась еда.

Этому почесаловцы удивились так сильно, что перестали ходить на митинги и смотреть в ящик — а к зиме впали в спячку.

Пока они спали, им пришла из других городов продовольственная помощь, и ее съели при разгрузке рабочие железнодорожной станции.

Почесаловцы спали.

Это может показаться странным — ведь не медведи же, прости господи! Но это, во-первых, еще как посмотреть, а во-вторых — за столько веков борьбы со стихийным бедствием этим, с лужей, столько было истрачено сил, столько похерено народной смекалки, которой славны меж других народов почесаловцы, что даже удивительно, как же это они раньше не заснули!

Чернели окна, белел под луной снег.

Иногда только от воя окрестных волков просыпался какой-нибудь особо чуткий гражданин, выходил на берег зловонной незамерзающей лужи, подступившей уже к самым домам, и, мочась в нее, бормотал, поеживаясь:

— А при коммунистах-то поменьше была…

1991

И коротко о погоде[35]

В понедельник в Осло, Стокгольме и Копенгагене — 17 градусов тепла, в Брюсселе и Лондоне — 18, в Париже и Праге — 19, в Женеве — 21, в Мадриде — 22, в Риме — 23, в Стамбуле — 25, в деревне Гадюкино — дожди.

Во вторник во всей Европе сохранится солнечная погода, на Средиземноморье — виндсерфинг, в Швейцарских Альпах — фристайл, в деревне Гадюкино — дожди.

В среду еще лучше будет в Каннах и Люксембурге, совсем хорошо — в Ницце, деревню Гадюкино смоет.

Московское время — 22 часа 5 минут. На «Маяке» — легкая музыка.

Стишки

Сатирик[36]

В выходные я не выхожу,

А сижу на кухне и пишу.

Мне, друзья, давно не до Парнасу.

Но зато к обеду есть рассказ,

Есть частушка для народных масс.

Кто из вас, коллеги, крайний в кассу?

Зритель будет топать сапогом,

Хрюкать, ржать и писать кипятком —

Чем глупей реприза, тем успешней.

А простое слово «унитаз»

Вызовет у публики экстаз —

Хоть на бис исполни. Ад кромешный.

Если отказаться от реприз,

Где взять денег на крупу, на рис?

До меня нарезан этот студень.

Заоконный впитывая шум,

В выходные я не выхожу,

А о буднях вообще не будем.

О некоторых странностях судьбы[37]

Отработано веками.

Ничему не удивляйтесь…

Одного гноили в яме,

Оказалось, что — Сервантес!

Ох, по городам и весям

Погуляла плеть закона!

Ежели кого повесят,

Обязательно — Вийона.

То ли плакать, то ль смеяться

На породу человечью…

Посадили тунеядца —

Вышел с Нобелевской речью!

«В стране, где древние ацтеки…»[38]

«Я был в Мексике…»

Из Бродского

* * *

В стране, где древние ацтеки

На безнадежном солнцепеке

Друг друга резали, чтоб боги

Им обеспечили рассвет,

Есть море имени Кортеса,

Который, очищая кассу

Земли, сюда приплыл без визы

И свел их численность на нет.

Потомки, называя море

В честь этой, скажем прямо, твари,

В виду, мне кажется, имели

Простые нравы здешних мест —

У нас, ацтеков, крика «браво»

Достойны жившие кроваво,

И чем масштабнее расправа,

Тем симпатичнее Кортес…

Хуту и тутси[39]

Нацвопрос решают худо

В Руанде с Бурунди.

Тутси убивают хуту

В населенном пункте.

Рядом — Господи Исусе! —

Тоже скуки мало:

Хуту убивают тутси,

Мочат чем попало.

Солнце парит. Бог скучает,

Тутси режут хуту…

Как они там различают,

Кто из них откуда?

«Я живу в измученной стране…»[40]

* * *

Я живу в измученной стране.

Я стою за молоком и хлебом.

В очереди, столбиком нелепым,

Я торчу со всеми наравне.

И меня держа за своего,

Очередь хранит свою ментальность,

И не замечает ничего,

И прощает за национальность.

Но едва священный Аполлон

Слуха чуть подмерзшего коснется —

Очередь немедля встрепенется

И покатит на меня баллон.

К горным высям музами влеком,

Огребу от каждого мудилы

И за то, что скисло молоко,

И за то, что хлеба не хватило.

Гомерическое[41]

Можешь ли, друг мой, представить такую картину:

Моется в ванной семейства отец многомудрый.

В утренний час он мурлычет, свой слух услаждая,

Бьется отвесно струя в зеленоватую воду —

Моется муж. Между тем, одолевши Морфея,

Вежды давно уж подъяли его домочадцы:

Кот Феодосий, сын Петр, Анна Степанна, супруга;

Двое последних танцуют у запертой двери.

После обильных вчера чаепитий вечерних

За ночь наполнились их пузыри мочевые…

Голову пенит супруг, Гектору статью подобный,

Бьется о воду струя, счастливец поет из «Аиды».

Скачет по комнате сын его, юноша стройный,

Странной лица белизной унитазу подобный.

Втуне мужа зовет долговыйная Анна,

Бегает зря по квартире, держась за промежность.

Птицы давно облегчились на шляпы прохожим.

Мяу, обрызгав обои, изводит сметану.

Ноги распарив свои, кран затворивши холодный,

Мудрый семейства отец в ванне, икая, сидит.

Руки воздев, Персефоною мечется Анна,

Сын неутерпный колотит о дверь кулаками:

Пенно-могучий глава, пальцы восставив к ушам,

Два слуховых своих чистит, мыча, лабиринта…

Боги, как плохо иметь совмещенный санузел!

Московский пейзаж[42]

Вот — очередь у посольства

В честь ихнего хлебосольства.

Рядом — менты,

Одеты в унты.

Справа — некто

Ведет объекта.

Слева — Гиви

Торгует киви.

Тут же: старушка, иконка да кружка,

Статная дама с портретом Саддама,

Мигалка над «ВАЗом»,

Детина под газом

И — в центре пейзажа —

Я сам. Вэлком Раша!

«Какое счастье: сперли кошелек!…»[43]

* * *

Какое счастье: сперли кошелек!

Как нынче я отделался легко-то.

А ведь могли раздеть до босых ног,

Глаз выдавить, пырнуть заточкой в бок —

Да мало ли чего, была б охота!

Могли для смеху челюсть своротить,

В психушку спрятать для эксперимента,

В чулан, как Буратину, посадить

За оскорбленье чести Президента.

Могли послать сражаться в Сомали,

Копаться на урановую залежь…

Да мало ли чего еще могли —

У нас на что надеяться, не знаешь.

На службе ли придавит потолок,

В больнице ли пришьют к затылку ногу…

А