Участки Силмана расположены вдоль горного хребта. Участок 1 находится выше всех, на самом гребне, и поэтому имеет самую низкую среднегодовую температуру

В общепринятом представлении глобальное потепление – это в основном угроза холодолюбивым видам, что целесообразно. По мере того как мир теплеет, полюса меняются. В Арктике многолетние морские льды теперь покрывают лишь половину той площади, которую занимали тридцать лет назад, а еще через три десятилетия они вполне могут исчезнуть полностью. Очевидно, что любому животному, зависящему от льда, – скажем, кольчатым нерпам или полярным медведям – при его таянии приходится очень трудно.

Однако влияние глобального потепления окажется не менее серьезным – а согласно Силману, даже более значительным – в тропических широтах. Причины тут несколько запутаннее, однако связаны они с тем фактом, что в тропиках живет большинство биологических видов.

* * *

Представьте себе на минуту следующее (чисто гипотетическое) путешествие. Одним приятным весенним днем вы стоите на Северном полюсе (пока на нем все еще много льда, так что риска провалиться нет). Вы начинаете идти, лучше всего – на лыжах. Поскольку есть только одно направление, в котором можно двигаться с Северного полюса, – на юг, – вам придется так и поступить, но можно выбрать любой из трехсот шестидесяти меридианов. Допустим, вы, как и я, живете в округе Беркшир, штат Массачусетс, и направляетесь в Анды, поэтому решаете двигаться по 73-му меридиану западной долготы. Вы идете на лыжах все дальше и дальше и наконец, удалившись примерно на восемьсот километров от полюса, достигаете острова Элсмир. Разумеется, до сих пор вам не встретилось ни одного дерева или любого другого наземного растения, поскольку вы путешествуете через Северный Ледовитый океан. На Элсмире вы тоже еще не увидите деревьев, по крайней мере напоминающих дерево в обычном понимании. Единственное древесное растение, растущее на острове, – арктическая ива высотой примерно по щиколотку (писатель Барри Лопес отметил, как, если долгое время бродить по Арктике, однажды понимаешь, “что ходишь над лесом”)99.

Продолжая двигаться на юг, вы пересекаете пролив Нэрса – идти на лыжах становится сложнее, но оставим это за скобками, – затем западную оконечность Гренландии, море Баффина и добираетесь до Баффиновой Земли. Там тоже нет ничего, что можно было бы назвать деревьями, хотя можно найти несколько видов стелющихся по земле, растущих группами ив. Наконец – примерно через три тысячи километров от начала путешествия – вы достигаете полуострова Унгава на севере канадской провинции Квебек. Вы по-прежнему находитесь севернее лесов, но, если пройдете дальше еще километров четыреста, окажетесь у границы тайги. Тайга Канады огромна, она занимает больше 4 000 000 км2 – около четверти всех нетронутых лесов на Земле. Однако разнообразие в таком лесу низкое. На все эти миллионы квадратных километров канадской тайги вы найдете лишь видов двадцать деревьев, включая ель черную, березу бумажную и пихту бальзамическую.

Как только вы оказываетесь на территории США, разнообразие деревьев начинает постепенно возрастать. В Вермонте вы попадаете в так называемый Восточный лиственный лес, который когда-то покрывал почти половину страны, но сейчас сохранился лишь на разрозненных участках, в основном уже как вторичный лес. В Вермонте растет около пятидесяти видов местных деревьев, в Массачусетсе – около пятидесяти пяти100. В Северной Каролине (лежащей чуть к западу от вашего пути) – уже больше двухсот видов. Хотя 73-й меридиан и не проходит через Центральную Америку, стоит отметить, что в крошечном государстве Белиз, размером со штат Нью-Джерси, произрастает около семисот местных видов деревьев.

Наш 73-й меридиан проходит по территории Венесуэлы, пересекает экватор в Колумбии, немного прорезает Перу и Бразилию и вновь оказывается в Перу. Примерно на 13° южной широты он проходит западнее лесных участков Силмана. Эти участки, общая площадь которых сравнима с площадью парка Форт-Трайон на Манхэттене, поражают разнообразием видов. Там насчитали тысячу тридцать пять видов деревьев, что примерно в пятьдесят раз больше, чем во всей тайге Канады.

И то, что справедливо для деревьев, также справедливо для птиц, бабочек, лягушек, грибов и почти любой другой группы организмов, которая только придет вам в голову (за любопытным исключением в виде тли101). Как правило, разнообразие жизни наиболее скудное на полюсах и богатейшее на низких широтах. Эта закономерность в научной литературе называется широтным градиентом разнообразия, ее отметил еще немецкий натуралист Александр фон Гумбольдт, пораженный биологическим великолепием тропиков – “зрелищем настолько же ярким, как лазурный небосвод”102.

“Зеленый ковер, который пышно цветущая Флора расстелила на поверхности Земли, соткан неодинаковым”103, – писал Гумбольдт после возвращения из Южной Америки в 1804 году. “Органическое развитие и изобилие жизни постепенно увеличиваются от полюсов к экватору”. Почему – больше двух столетий спустя все еще непонятно, хотя было предложено свыше тридцати теорий, призванных объяснить это явление.

Согласно одной из них, в тропиках потому живет больше видов, что эволюционные часы там тикают быстрее104. Подобно тому как у фермеров, живущих в низких широтах, есть возможность собирать больше урожаев в год, так и у организмов в тех краях поколения сменяются чаще. Чем больше число поколений, тем выше вероятность появления генетических мутаций. Чем выше вероятность появления мутаций, тем выше шансы, что возникнут какие-то новые виды. (Другая теория, немного отличная от этой, предполагает, что более высокие температуры внутри и снаружи организмов сами по себе вызывают повышенную частоту мутаций.)

Вторая теория утверждает, что в тропиках живет больше биологических видов оттого, что тропические виды привередливы. Согласно данной логике, важно то, что в этих широтах температуры относительно стабильны. Поэтому тропические организмы обладают сравнительно узким диапазоном температурной устойчивости, и даже небольшие изменения климата при переходе, скажем, в горы или долины могут представлять для них непреодолимый барьер (знаменитая статья на эту тему была озаглавлена “Почему перевалы в тропиках выше”105). Следовательно, популяции довольно легко оказываются изолированными друг от друга – и происходит образование новых видов.

Еще одна теория особое значение придает истории. Согласно такой точке зрения, самый существенный фактор – древний возраст тропиков. Некая разновидность тропических лесов Амазонии существовала многие миллионы лет, еще до появления самой Амазонки. Таким образом, у тропиков было предостаточно времени для того, чтобы, если угодно, поднакопить биоразнообразие. Напротив, не далее как 20 тысяч лет назад почти вся Канада, как и бóльшая часть Новой Англии, была покрыта льдом полуторакилометровой толщины. Это означает, что каждый вид дерева, произрастающий сейчас в канадских провинциях Новая Шотландия или Онтарио или в американских штатах Вермонт или Нью-Гэмпшир, – мигрант, прибывший (или вернувшийся) сюда лишь в последние несколько тысяч лет. Теорию, согласно которой разнообразие представляет собой функцию времени, впервые выдвинул соперник Дарвина – или, если хотите, “сооткрыватель” дарвиновской теории – Альфред Рассел Уоллес, заметивший, что в тропиках “эволюция ничем не была стеснена”, тогда как в районах оледенения “ей нужно было бороться с бесчисленными препятствиями”106[68].