А дома меня ждал скандал. Хельга каким-то образом узнала, кого именно прочат юнцом на «Феникс», и, сорвавшись со службы, явилась домой, чтобы устроить «подлым заговорщикам» большой бэмс.

Крики «Почему не предупредили?!» и «Как вы могли?!» постепенно вылились в выспреннюю речь о том, что она-де «не нанималась нянькой к строптивому необразованному мальчишке и не намерена вытирать сопли мелкой помоечной…».

– Договаривай, Хельга, – попросил я, опершись плечом на дверной косяк. – Мелкой помоечной крысе… ты же это хотела сказать?

Дядька Край… все не привыкну называть его Мироном, как следовало бы, смачно сплюнул прямо на ковер гостиной, смерил дочь разочарованным взглядом и молча вышел из комнаты.

– Рик… Кирилл… – забормотала Хельга.

– Продолжай. Что замолчала? – поинтересовался я. – Это же правда… я действительно крыса, только не помоечная, а трюмная. Так нас называли горожане, вахтовики и поселившееся в Меллинге отребье, ищущее контракта. Хотя сами они, пожалуй, хуже крыс. У них был выбор, уехать или остаться в той бочке дерьма, в которую превратился Меллинг, и жить по новым, откровенно людоедским законам. У меня такой возможности не было. Близкие мертвы, документов нет, а твоему отцу, уж извини, в начале этой эпопеи я не настолько доверял, чтобы поселиться с ним под одной крышей. Да и сам он тогда почти тут же угодил в гарнизонную тюрьму и вышел оттуда только через месяц. За это время я успел организовать себе вполне приличное жилье… нашел заработок. Непрестижный, да… зато честный. Извини, возможности жить на полном пансионе в каком-то училище, спать на чистых простынях и питаться трижды в день, заодно получая уважаемую профессию, у меня тоже не было. Но я справился… своими силами. Заметь, я никого не грабил и ничего не воровал, хотя мог бы, наверное. Что может быть проще, чем подстеречь какого-нибудь пьяного матроса в темной подворотне, пристрелить его и ограбить? Но нет, вместо этого я ползал по ржавым остовам «китов», в любую погоду, в жару и холод, корячился, искал что-то, что может принести мне честный доход. Ты знаешь, каково это, просидеть в двадцатиградусный мороз четыре часа в железном ящике размером метр на три, пытаясь снять чудом уцелевший купольный датчик давления? Я знаю. Наловчился, научился. Работал и смог сам обеспечить себе все то, что ты получала на блюдечке с голубой каемочкой. Одежду и чистую постель, толковые инструменты и оружие… не поверишь, у меня даже ванная и теплый клозет были, их я тоже сделал своими собственными руками. И имущество свое я отстаивал сам… вполне успешно. Так кто кому сопли должен вытирать? Ты, выросшая на всем готовом, не знающая, с какой стороны браться за гаечный ключ или нож, собираешься приглядывать за мной? Смешно. Трюмная крыса меньше всего нуждается в присмотре домашнего ухоженного котенка.

Закончив свой спич, я смерил Хельгу взглядом, но, в отличие от Края, не стал портить ковер и, махнув рукой, отправился в свою комнату. Пора собирать вещи.

А что? Если я правильно понимаю, то обещание выполнено. Все испытания сданы на «превосходно», а значит, пора представиться капитану «Феникса». Надеюсь, мне не откажут в немедленном заселении в кубрик?

Но прежде чем я добрался до своей комнаты, меня тормознул хмурый дядька Край… то есть Мирон… прямо на лестнице. Не знаю, что хотел сказать мой опекун, настроения вести душещипательные беседы у меня не было. Поэтому я просто протянул ему выуженный из внутреннего кармана табель. Отец Хельги, кажется, понял мое состояние, потому что взял листок и, пробежав по нему глазами, слабо улыбнулся.

– Молодец, – тихо проговорил он. – Завтра отправимся в порт, для представления Гюрятиничу. Кирилл, ты…

– Не дурак, понимаю, – вздохнул я, смирившись с тем, что разговора все же не избежать. – Она вспылила, она так на самом деле не думает. Мне нет до этого дела, дядька Край. Уже нет.

– Я с ней поговорю.

– А смысл? Кому от этого станет лучше? Ей? Вряд ли. Нотации, даже по делу, настроения еще никому никогда не улучшали. Мне? Как я уже сказал, мне нет до нее дела. Тебе? Сомневаюсь… что бы ты ни сказал, помириться у нас не получится. По крайней мере, в ближайшее время. А о доверии я и говорить не буду. Не знаю, как Хельга, а я ей доверять, как тебе, уже не смогу. Извини. Так зачем тогда воздух сотрясать?

– И что, оставить ее с этой дурью в голове? – рыкнул Завидич и вдруг сгорбился. – И когда ж она успела-то, а?

– Что именно? – уточнил я, аккуратно вынимая из ладони дядьки Мирона чудом не смявшийся табель.

– Ханжой стать, – буркнул он и, вздохнув, кивнул в сторону моей комнаты. – Ладно, иди отдыхай.

Пожав плечами, я сложил лист табеля и, убрав его обратно во внутренний карман пиджака, пошел в комнату. Отдыхать… Ну да…

Испортила мне Хельга настроение. ПМС у нее, что ли? Или она действительно считает меня помоечной крысой, из жалости взятой отцом на попечение?

Да к черту! Какое мне дело, что думает эта фифа?! Хочется ей, такой благопристойной и приличной барышне, думать обо мне как о каком-то клошаре? Вперед и с песней, тем более что последние полтора года именно им я фактически и являлся. Обижаться на правду было бы глупо, не так ли? Но… отчего ж тогда так противно на душе?

Встречу с отцом Горского пришлось перенести на другой день. Идти этим же вечером в гости и непринужденно улыбаться, поддерживая беседу, я бы не смог. Настроения не было совершенно. Поэтому я просто ушел на прогулку, едва услышал, как Завидич начал по второму разу отчитывать Хельгу, старательно втирая ей, чтобы не вздумала трещать обо мне и моей биографии где попало. А что, с нее станется… наверное. С другой стороны, да весь экипаж и так наверняка в курсе нашей эпопеи.

А на следующее утро, едва часы пробили восемь, к дому подъехал заказанный дядькой Мироном «емелька», и уже в половине девятого мы были в порту.

Владимир Игоревич Гюрятинич – потомок старого новгородского рода, капитан Вольного флота и владелец дальнего транспортника «Феникс» – встретил нас в каюте собственного «кита», куда мы долго добирались под присмотром ражего детины в матросской робе и с внушительной «гаубицей», сверкавшей никелем в открытой кобуре на поясе.

Невысокий, подтянутый, с открытым загорелым лицом, одетый в идеально подогнанный черный мундир, лет двадцати восьми – тридцати, эдакий плакатный командир со стальным взглядом и волевым подбородком. Капитан «Феникса» поднялся нам навстречу и, поприветствовав со скупой улыбкой, предложил располагаться в креслах у его стола. М-да, а каюта у капитана «кита» не чета тем каморкам, что я видел на каботажниках.

Поздоровавшись со старым знакомым, дядька Мирон представил меня капитану, и в брошенном Гюрятиничем взгляде я заметил легкую настороженность. Ну да… навязанный мальчишка… как еще мог смотреть на меня капитан и владелец корабля? Я же для него источник беспокойства. Ладно взрослые члены экипажа, хотя бы знаешь, чего от них ожидать. А вот что может выкинуть тринадцатилетний юнец, не знает никто… Ничего удивительного.