Тут я повнимательнее пригляделся к фотографиям, глянул на размеры, мелкими, почти нечитаемыми циферками обозначенные на эскизах, и офигел. «Хокулеа» оказался не только значительно больше «Тасмании», но и процентов на тридцать крупнее «Мечты»! Как же так? Почему мой корабль со стальным силовым набором и формой корпусов, слизанной с аналогичных по водоизмещению катамаранов двадцать первого века, проигрывает древней полинезийской посудине почти по всем статьям? Кроме разве что скорости, про которую в описании ничего не сказано. Хотя… вот же блин! Среднее время в пути от Таити до Мауи – тридцать пять дней, то есть немного быстрее, чем у «Мечты» в нашем плавании от Хендерсона до места, где шторм вынудил нас повернуть к Чатему. И это при том, что площадь парусов у «Хокулеа» меньше, чем у моего творения в его последней модификации, водоизмещение больше, а движки вообще отсутствуют! Почему так получилось – я же при проектировании внимательнейшим образом читал книгу Крючкова и Лапина «Парусные катамараны»…

Неужели судостроение за последние полторы тысячи лет так сильно деградировало? И люди, научившись клепать огромные стальные коробки с мощнейшими силовыми установками, разучились делать то, что было естественным для народа, наследники которого сейчас с моей помощью приступили к колонизации Австралии, хотя знают об этом всего несколько человек.

Убедившись, что письмо из Петрозаводска больше никаких откровений вроде не содержит, я отложил его и задумался. Похоже, теперь уже совсем не факт, что наше новое судно будет иметь один корпус. А мне действительно не помешает съездить в гости на берега Онежского озера, причем в ближайшее время, пока оно не замерзло. Или, наоборот, подождать до зимы, тогда у людей будет гораздо меньше работы, и они станут с большим энтузиазмом просвещать писателя-недоучку? Пожалуй, вот это лучше прямо у них и спросить. А пока сделать паузу в судостроении, благо дел у меня и без него очень даже хватает. Это, между прочим, обычный прием разработчика – в случае получения новых сведений по теме, которые приходят в явное и непримиримое противоречие с уже имеющимися, надо не пытаться тут же применить их на практике, а сделать паузу. Тогда они потихоньку уложатся, и вместо противоречия образуется некий сплав, который при некотором везении сможет стать основой для интересных технических решений. Тем более что у меня имелось еще одно срочное дело – двухпоплавковый самолетик моей конструкции, предназначенный для бомбардировки кораблей противника бутылками из-под кока-колы.

Я, собственно, уже проанализировал, отчего моя фанерная моторама трясется, как овечий хвост, и собирался заменить ее на сварную стальную, но все-таки этот путь мне казался не самым лучшим. Во-первых, даже самые приблизительные расчеты показали – она получится хоть и немного, но тяжелее, что мне не очень нравилось. А во-вторых, интуиция явно намекала на «свято место пусто не бывает». Да, жесткая стальная моторама, скорее всего, не будет вибрировать. Она просто передаст вибрации моторов на центроплан! Где они могут быть и не так заметны, но от этого не станут менее опасными. Дерево же гасит тряску куда лучше металла, и значит, для начала надо попробовать просто заменить березовую фанеру на что-нибудь иное, и желательно местное. Самому, что ли, попытаться склеить ту же самую фанеру, но из эвкалипта?

Но тут я вспомнил последнее увлечение Попаданца – лук. Он утверждал, что охотиться с ним можно ничуть не хуже, чем с мелкашкой, и уже начал что-то клеить из казуарины. Эти высокие кусты во множестве росли вокруг Форпоста и пока считались почти бесполезными растениями, пригодными только на удочки, колья и дуги для палаток, ну и на дрова. Слишком уж тонкими были их длинные прямые стволы, чем-то похожие на бамбук. Все правильно, но для моторамы такого маленького самолетика и не нужно толстенных бревен! Сама же древесина действительно сравнительно легкая и очень прочная, особенно на изгиб. Значит, пора делать казуариновую переклейку и смотреть, как она себя поведет в качестве заменителя фанеры. А потом, получив первые результаты, идти в двадцать первый век, лезть в Интернет и смотреть, что уже было сделано другими в этом направлении, но ни в коем случае не наоборот, чтобы не было поводов абсолютизировать чужой опыт.

Вообще-то на ближайшее время у меня был запланирован режим «две недели тут – два дня там». Из соображений, чтобы ожидание ответов на письма дяди Миши не затянулось слишком надолго. Он говорил, что ждать придется примерно неделю, но ведь если сидеть в шестнадцатом веке безвылазно, тут за ту неделю пройдет лет пять. Так и испанцы смогут приплыть, а мы еще не примем решения, что нам делать с нашим золотом!

Надо сказать, что за время моих хроноприключений отношение к двадцать первому веку поменялось уже в третий раз.

Сначала, после первых посещений Хендерсона, я возвращался в Москву как домой. Но потом место, считаемое домом, переместилось на остров, а в Москве меня стало раздражать буквально все. И запахи, которые раньше совсем не замечались, а теперь вдруг стали назойливо бить в нос, и суета на улицах, и некомпетентность начальства на работе, а уж если заглянуть в Интернет… короче, тьфу и еще раз тьфу.

Недавно же все как-то незаметно изменилось еще раз – я стал воспринимать свои появления в Москве как экскурсии. Сначала она больше напоминала мне зоопарк, потом цирк, а последнее время я смотрел на нее просто как на экзотику. Да, временами тут интересно. Девушки вон довольно красивые попадаются, некоторые так и вовсе ничего, почти как наши на островах. Правда, таких мало, в основном какие-то мымры. И в телевизоре тоже изредка мелькают вполне приличные мордашки – например, эта новая звезда, как ее, то ли Маня, то ли Соня. В общем, которая из Иванова. Смыть с нее косметику и немного подучить говорить по-русски – получится вылитая тасманийка Зина. То есть все не так уж плохо и временами довольно привлекательно, но жить тут? Нет уж, увольте, у меня есть место куда лучше.

Ближе к вечеру, напилив сучьев казуарины и засунув их в сушилку, я зашел в оружейную мастерскую. Она встретила меня монотонным «вж-ж-ж», и оно было неплохо, ибо намекало, что пока все идет нормально. А вот если бы станок молчал, а шумели два работающих на нем переселенца с Чатема, это означало бы еще один ствол, отложенный в кучу брака.

Мой способ изготовления нарезных стволов, окончательно принятый в производство после долгих экспериментов, с первого взгляда мог показаться гибридом классической нарезки при помощи копира и однозубого резца, используемого аж с пятнадцатого века, и дорнирования. Главное требование, которое я предъявлял самому себе при разработке, – это чтобы в конце концов все операции могли производиться рабочими очень низкой квалификации, потому как других у нас пока не было, а как появятся, им сразу найдется чем заняться и без возни с кучей одинаковых стволов.

В качестве заготовки брался полуметровый отрезок бесшовной холоднокатаной трубы из стали 40Х размерностью 16×4,5, то есть внешним диаметром шестнадцать и внутренним семь миллиметров. Сначала внутренняя поверхность трубы развертывалась до семи с половиной миллиметров, а затем хонинговалась – все это делалось на обычном токарном станке «Корвет-402». Затем будущий ствол зажимался в нарезном станке, и начиналась тягомотина, сопровождаемая монотонным жужжанием редуктора электромотора.