Он вдруг прервал речь, приподнял правую руку, потер глаза.

— Отбросьте колебания, Зильберберг! Пишите роман. Для эссе марксистско-ленинский терроризм — сухая и скучная материя. Здесь все можно подытожить в нескольких абзацах. Вспомните: Франсуа Фюре на трех десятках страниц своего предисловия удалось изложить все, что необходимо знать. Конечно, это можно развить, дополнить новыми историческими примерами, рассмотреть тему под несколько иным углом с позиции современного опыта, да и библиография постоянно обновляется… Но главное приходится сказать с самого начала. А вот для романа это весьма обширное поприще, здесь позволительны разные вариации, зависящие от воображения, игра вымысла, проясняющая реальность. И прежде всего, тут можно дать волю собственным наблюдениям и размышлениям. Особенно в вашем случае, не так ли? И не забудьте, что по этому поводу говорит Ханна Арендт[29]: никакое теоретическое построение никогда не достигнет полноты и осмысленности хорошо рассказанной истории!

Эли Зильберберг вдруг почувствовал, что с него довольно.

Не хватало, чтобы какой-то сыскных дел мастер учил его писать, и вдобавок с цитатами из Арендт в зубах! Придумать такое!

Однако в руках Роже Марру появился красный блокнот Даниеля Лорансона.

— В Гватемале Даниель…

Серебристый звоночек, словно перезвон маленького дорожного будильничка, прервал его на полуслове. Он извлек из кармана плоскую черную пластмассовую коробочку, нажал, и звонок умолк.

— Прошу прощения, но мне необходимо позвонить. Видимо, это срочно!

Он вышел в коридор, где находился телефонный аппарат.

— Будьте как дома! — довольно едким тоном прокричал ему вслед Зильберберг.

В спешке комиссар забыл на столе блокнот Даниеля. Эли и не подумал напомнить ему об этом. Напротив, он взял блокнот и опустил его в карман.

Роже Марру ее тотчас узнал: она походила на Ньевес, младшую сестру Луиса Сапаты. Хотя имела не столь простонародную внешность. Чуть более свободна, грациозна в движениях. Но та же мрачная порывистость, тот же огонь во взгляде, та же страстность в посадке головы.

Пробираясь к столику Сонсолес, он взглянул на часы. Ему хватило менее десяти минут, чтобы добраться сюда от Зильберберга. Не так уж плохо.

Она шла наугад, ноги вели ее по естественному спуску бульвара Распай.

Двигалась, как в сомнамбулическом сне, не видя ничего вокруг, ничего не слыша, кроме слов отца, произнесенных утром. И повторяя только что услышанные по радио, те, об убийстве.

Внезапно ей пришло на ум, что у нее есть два дела: передать сообщение и исполнить отцовскую волю.

Она очнулась в конце бульвара Распай на пересечении улиц Бак и Сен-Жермен. Поискала глазами кабинку телефона-автомата. Нашла — чуть дальше, перед банком.

В комиссариате уголовной полиции инспектор Дюпре не скрыл своего волнения. Он заверил, что ее разыскивают повсюду. Никто не знал ее адреса: ни отцовская прислуга, ни его секретарша. Никто! Она сухо пояснила, что по собственной воле живет под другим именем. Чтобы ее никто не тревожил. Она узнала об убийстве, и ей необходимо кое-что передать старшему комиссару Роже Марру. Инспектор Дюпре попросил ее оставить свой адрес. Нет-нет, она не дома, пошла куда глаза глядят. Так где же он может с ней встретиться? Она повертела головой, огляделась сквозь стекла кабинки, вспомнила о баре у Пон-Рояля, недалеко от того места, где сейчас стояла, и сказала, что подождет комиссара там.

Вот и он наконец.

Он совершенно не походил на французского полицейского, каким она себе его представляла. Ничего общего.

Потягивая апельсиновый сок, она смотрела, как он устраивается за столом, заказывает виски со льдом (не было причин воздерживаться после того, как он уже позволил себе выпить у Зильберберга). Рассмотрев его хорошенько, Сонсолес произнесла:

— Так, значит, это вы ездили в Испанию с моим отцом?

Голос был сух, но в нем угадывались сейчас приглушенные отблески диковатой страстности. Он недоуменно поглядел на нее:

— Когда он вам об этом сказал?

— Сегодня утром. Он заходил ко мне в половине восьмого. Кажется, я уже сообщила это одному из ваших инспекторов.

Если бы она произнесла: «Одной из ваших ищеек», это прозвучало бы не столь презрительно.

— Он оставил для вас сообщение…

Марру отпил глоток виски, поглядел на руки девушки, на ее тонкие запястья. Сердце его заколотилось: вот сейчас все прояснится!

— Он мне даже сказал, что вы недурно повеселились…

От него не укрылась гримаска сомнения на ее губах, когда она произносила последние слова.

— Вас это удивляет?

Она легонько пожала плечами.

— Вы мне не расскажете об этом путешествии с моим отцом?

Надо бы поставить ее на место, но он удержался, призвав на помощь все свое терпение. От него требовали входную плату, только и всего.

— Луис еще не был тогда вашим отцом, — произнес он как можно спокойнее. — Вы еще обретались в сферах несуществования; перед вами клубились два-три года туманных субстанций и облачков небытия! Луис даже не успел познакомиться с девушкой, которая станет вашей матерью.

Ее глаза широко распахнулись.

Какой странный тон для сыщика. Совершенно не соответствует обычному лексикону полицейского. Такого она не могла себе представить.

— В общем, он, видимо, порассказал вам о своей жизни во время того достославного путешествия?

Она хотела казаться ироничной, но получилось довольно плоско.

Он отпил еще глоточек. Сегодня алкоголь хорошо на него действовал. Утром был явный перебор по части эмоций, его сильно тряхнуло тогда, а теперь он снова почувствовал себя в форме. И похоже, вернулся вкус к жизни. В этом мимолетном радостном просветлении он с внезапной отчетливостью представил себе Веронику, ее юное тело. Окинул внутренним взором ее ноги, напряженно-гибкую спину. А ведь он почти забыл, что существует на свете такое диво — тело женщины. Такое волнующее. Лицо женщины, взгляд, в котором светится благодарность, и ты чувствуешь, что еще жив, поскольку тебя приняли и признали.

Он улыбнулся Сонсолес. В голову полез вовсе не относящийся к делу вопрос: а что она носит — чулки или колготки?

— Ну, знаете, люди всегда рассказывают о своей жизни, когда рискуют ее потерять! — воскликнул он.

Но тут же смутился, убоявшись, что его осудят за излишнюю напыщенность. И добавил:

— Вы очень похожи на Ньевес.