По прибытии в Японию корвет по приказанию адмирала Попова направился в Аян, а затем к Шантарским островам для сбора сведений о действиях иностранных китобоев в Охотском море, что беспокоило русское правительство. Справедливости ради необходимо заметить, что, кроме беспокойства, никаких иных результатов не было. Из бесед с капитанами китобойных судов Збышевский узнал, какие невиданные прибыли получают иностранцы, уничтожая китов в русских водах. Порой в Охотском море собирались даже не флотилии, а целые армады в количестве свыше двухсот судов. Хищническое истребление морских гигантов вело к их резкому сокращению. Все богатства вывозились из русских вод бесконтрольно. Как патриота, Збышевского это возмутило. Но ещё больше он был потрясён, услышав рассказы жителей прибрежных деревень о бесчинствах экипажей китобоев и увидев собственными глазами следы их «деятельности». Под впечатлением он написал большую статью в «Морской сборник», чтобы привлечь к этой проблеме внимание правительства и общественности. Он писал, что иностранцы ведут себя на берегах Охотского моря как завоеватели: «… оставляют после себя следы, напоминающие, если не древних варваров, то, по крайней мере, татарские и запорожские пожоги». Статья имела большой общественный резонанс, да и в наше время её часто цитируют.

Между тем отношения России с западными державами становились все более напряжёнными из-за событий в Польше, где началось восстание. Чтобы принудить Англию отказаться от намерений военного вмешательства, русское правительство провело удачную военно-дипломатическую операцию. Суть ее состояла в скрытой отправке в США Атлантической эскадры контр-адмирала Степана Степановича Лесовского и Тихоокеанской контр-адмирала Андрея Александровича Попова. Рассредоточившись в мировом океане, Тихоокеанская и Атлантическая эскадры могли создать серьезную угрозу английскому торговому судоходству. Англичане это поняли, и разговоры о военном вмешательстве в польские дела, о чем не стесняясь писала английская пресса, утихли.

Адмирал Попов, готовясь к развитию событий, устроил в Шанхае смотр эскадр, после которого заменил некоторых командиров и старших офицеров. Острые на язык моряки назвали этот смотр «Шанхайским погромом».

Ни у кого не вызвало сомнения, что одним из новых командиров будет Збышевский, но, к всеобщему изумлению, Попов вместо Збышевского назначил Владимира Григорьевича Басаргина, племянника управляющего Морским министерством вице-адмирала Николая Карловича Краббе.

Смена командиров без согласования с министерством вызвала резкую реакцию в Петербурге, а назначение племянника просто взбесило министра, не питавшего никаких иллюзий в отношении своего близкого родственника.

«Худшей услуги Вы мне, почтеннейший Андрей Александрович, не могли оказать», – возмущённо написал он Попову.

Тому пришлось письменно оправдываться, объясняя, почему он обошел Збышевского: «…Збышевский, трудно придумать какое-либо из достоинств, которого бы он не имел, тем не менее, корвет, на котором он служил старшим офицером, пришел последним из трех и был слабее своих товарищей; общее же мнение, безусловно, отдавало ему не только первую вакансию, но корвет “Богатырь”, как моему старому сослуживцу, а потому несколько месяцев не в обязанности капитана, а старшего офицера, на самом корвете, куда он теперь назначен, принесет ему и мне несомненную пользу, а меня избавит от нарекания в пристрастии».

Лукавил Андрей Александрович, молчал о настоящей причине, предпочитая навлечь на себя гнев начальства.

Не был он никогда лизоблюдом. И назначил племянника министра командиром не из желания угодить дяде. Не хуже адмирала Краббе он понимал, что Басаргин не обладает и половиной достоинств Збышевского. И это не была мелочная месть лейтенанту за то, что тот не захотел когда-то служить в его штабе.

Когда дело касалось интересов службы, Попов умел переступить через собственное самолюбие.

Истинная же причина, по которой адмирал поступил столь несправедливо с заслуженным и способным офицером, заключалась в том, что Збышевский был поляком.

Андрей Александрович испытывал к полякам неприязнь и не доверял им. Он оказался в этом отношении не лучше тех жандармов, которые предлагали Николаю I перед Крымской войной запретить служить матросами на кораблях полякам и евреям. Император оказался умнее ретивых охранителей государства. Он осадил шовинистов и написал: «Отстранять поляков нести службу с другими матросами нельзя и не должно…» Адмирал Попов не мог забыть, что на стороне противника воевал Польский легион, но запамятовал, что с ним плечом к плечу сражались не только Збышевский, но и много других поляков, офицеров и матросов.

Назначив нового командира, Попов перевел Збышевского к себе на флагманский корвет «Богатырь» старшим офицером. Видимо, хотел, чтобы лейтенант находился под его постоянным контролем.

Много позже он напишет Краббе: «Что касается Збышевского, то не одному мне, а всем хорошо известны его блестящие способности и энтузиазм к своему бывшему ремеслу; как поляк, он имел все недостатки своего происхождения, а потому я никогда не доверялся вполне, чему служит доказательством, что, имея три вакансии командиров, я не назначил его, хотя он был старше Басаргина… и теперь в нынешнее плавание в Николаевск, моя просьба к контр-адмиралу Казакевичу о назначении Збышевского командиром лодки “Морж”, которая была сделана с целью удалить его в Россию под благовидным предлогом. Збышевский слишком умен, чтобы проговориться о своем намерении, а без этого мог ли я оскорбить его подозрением».

Вот так, и умён, и масса достоинств, и прекрасный моряк, да вот имел неосторожность родиться поляком. Всё это Попов писал задним числом. Он оправдывал себя, хотя именно он толкнул Збышевского на роковой поступок.

Лейтенант всё хорошо понял. Он был унижен и оскорблён не тем, что оказался обойдённым при назначении на должность. Збышевского оскорбили другим.

Командующий эскадрой, олицетворявший государственную власть, заведомо считал лейтенанта потенциальным изменником только из-за «пятой графы». Полученные в боях ордена, заслуги, годы опасного и тяжелого труда на море, добросовестная служба – всё перечёркивалось словом «поляк». Знал бы он, что пройдут десятилетия, и за «неправильную» национальность будут расстреливать, а когда времена смягчатся, просто поставят на пути офицера «нетитульной нации» шлагбаум, независимо от его качеств и способностей.

На корабле, в море, где жизнь всегда зависит от товарищей, меньше всего обращали внимание на национальность и вероисповедание. Главными были профессиональные и человеческие качества. Поэтому лейтенант никогда не чувствовал к себе особого отношения из-за того, что был поляком.

Но теперь он вспомнил первое унижение, которое испытал при поступлении в школу черноморских юнкеров, когда пришлось взять новое имя, отказаться от графского титула, к которому, в общем-то, всегда относился равнодушно: какая это заслуга, если она получена лишь случайностью рождения! Тогда ему казалось это мелочью по сравнению с целью – стать моряком.

Сейчас же всё в нем восстало против унизительной несправедливости.