Так до сих пор не знаю: шли они за мной, или это мне казалось, а если все-таки шли – замышляли ли что нехорошее или просто проверяли крепость моей нервной системы? Если это так, то думаю, они убедились: нервная система у меня в порядке, но в какой-то момент блуждание по переулкам в районе Никитской площади мне решительно надоело, и я вошел в первую же открывшуюся передо мной дверь, тем более это была та дверь, в которую я давно хотел войти, но раньше она была закрыта, а когда открылась, все как-то не складывалось, а тут вдруг сложилось, и я, не раздумывая, вошел! (Это была церковь, в которой Пушкин венчался.) И поставил там свечку. (В простодушном смысле.) Даже не знаю, почему и зачем я это сделал (в смысле – поставил свечку), потому что добрым делом это никак не назовешь, в самом деле, заплатил денежку, запалил, поставил – какое же это доброе дело? Но это все к слову, по поводу… По поводу того, что если все же это было пятое апреля, то я тогда все вспомню! И, глядя в потолок, я стал считать… (У нашей математички была такая присказка: «Ты не Лобачевский». Это относилось ко многим, но когда очередь доходила до меня, Алла Рафаиловна восклицала: «А ты, Золоторотов, и подавно не Лобачевский!») Сначала было легко и просто: будущие девяносто восьмой и девяносто девятый – не високосные (не лесокосные), и я в уме сосчитал – триста шестьдесят пять и триста шестьдесят пять – получается шестьсот, и сто двадцать – семьсот двадцать, и два раза по пять – семьсот тридцать. От тысячи отнять семьсот тридцать – это будет триста… нет – двести семьдесят. Теперь предстояло отсчитать в нынешнем году двести семьдесят дней, но тут я вспомнил Аллу Рафаиловну и понял, что в уме такое не сосчитаю – нужна ручка и хотя бы клочок бумаги. И это все было рядом, только руку протяни. Сокамерник храпел. Я сел, взял его ручку и лежащий сверху лист бумаги и стал записывать и складывать – янв. 31 + февр. 28 + март 31 + апрель 30 + май 31 + июнь 30 + июль 31 + август тоже 31 + сентябрь 30.

31

28

31

30

31

30

31

31

30

___

273)

Теперь надо было отнять 13, и получится 260. Но я не стал даже этого делать, потому что и так все было ясно – в сентябре, где-то в середине. «Странно, – подумал я, – а мне казалось, что это было весной». Но математика – наука точная, с ней не поспоришь, особенно если ты «и подавно не Лобачевский», я и не стал спорить, а только подивился такой аберрации моей памяти: осень поменялась на весну. И тут я повернул листок и обнаружил, что на другой его стороне написано… Уверенным размашистым почерком там было написано:

Оперуполномоченному Васькину А. А.

Информатора Визирова Ивана

ЗАКЛАДНАЯ

Дальше шел текст этой самой закладной, который я, разумеется, читать не стал, а торопливо положил листок на место, опрокинулся на кровать и стал лихорадочно соображать: что я ему скажу, как объясню написанную мной дурацкую цифирь на его докладной? Первый импульс, первая мысль была – сказать правду. Но как совершенно справедливо говорит Женька: «Кому нужна твоя правда?» Тем более такая глупая… В самом деле, человек на пятом десятке, с высшим образованием и большим стажем работы по специальности, имеющий жену и дочь, – ждет двухтысячного года, как какой-нибудь детсадовец! Дни считает… Хорошо, что ты там письмо Деду Морозу не написал. Самое ужасное, что порвать, уничтожить тот листок – как вещественное доказательство моей глупости, моего идиотизма – я не имел права. Я стал придумывать объяснение и ничего лучшего не смог придумать, как то, что это дни, которые мне предстоит пробыть до двухтысячного года, если вдруг придется здесь задержаться. ДА НЕ СОБИРАЮСЬ Я ЗДЕСЬ ЗАДЕРЖИВАТЬСЯ! Я перебрал множество вариантов своего объяснения этой дурацкой цифири и остановился наконец на том, что это не дни, а деньги, долги, мои долги. Занимал по маленькой у сослуживцев, и вот – не спится – решил общую сумму подсчитать. Конечно, тридцать рублей – сумма слишком мизерная, чтобы думать о ней ночью, и это может вызвать недоверие с его стороны. А если сказать – доллары? Доллары – это доллары, и общая сумма выглядит внушительно. А если он спросит, откуда она у меня, кем вы работаете? «Ветеринаром». «Ветеринары так много получают, не знал». Вот и я тоже не знал… Да не будет он, чёрт побери, спрашивать, потому что он – интеллигентный человек! И как только я это подумал, до меня наконец дошло! («Как до жирафа» – Женька. «Как до утки, на четвертые сутки» – Алиска. Вы правы, мои родные, вы совершенно правы!) До меня дошло наконец, что представлялся он мне не как Иван Визиров, что, вообще-то, он: Дмитрий – Лже, Ленин – Ильич, плохо видит – Слепецкий. Дмитрий Ильич Слепецкий он! И мне стало не по себе, у меня буквально в глазах потемнело и стало противно, очень противно, как будто меня обокрали. Меня не раз в жизни обкрадывали: в поезде, в гостинице, в очереди в обменный пункт, и каждый раз я испытывал это противное чувство, как будто меня исподтишка испачкали, мазанули сзади какой-то вонючей гадостью, отчего я бежал не в милицию, чтобы написать заявление, а – в душ, чтобы скорей отмыться! (Однажды я поделился этими своими ощущениями с Герой, но он даже не захотел меня понять. «Ты, старик, чересчур чувствителен. Меня столько раз кидали и кидают партнеры, что я из душа должен не вылезать». – «То есть ты этого не замечаешь?» – «Ну почему же? Я их тоже кидаю». Вот-вот! В этом и заключается русский бизнес: выигрывает тот, кто кидает последним. Русский бизнес – бессмысленный и беспощадный.) Гера, но что? Что же это, что? Что ты наделал? Ведь это же серьезно, раз они подсунули мне «наседку»! Причем квалифицированную «наседку», образованную, с энциклопедическими знаниями, с современными взглядами, парадоксально мыслящую! «Осталось только трое ворот». Мыслящая «наседка», с ума сойти! Он взял меня на парадоксе, вел себя так, как не должен себя вести. По логике, он должен был сначала о себе рассказать, в доверие втереться, вывернуть, как говорится, свою душу, чтобы я в ответ свою стал выворачивать. Но он ни слова, ни полслова о себе не сказал, только лишь назвал имя (которое, кстати, сразу вызвало у меня подозрение). Но надо отдать ему должное: он, конечно, настоящий профи. На моем месте и Рудольф Абель раскололся бы… Высший пилотаж! А как, когда я рассказывал про Геру, про то, что Гера оперу любит, он со значением переспросил: «Оперу?» Он играл со мной, как кошка с мышкой. – А что, если это ФСБ? – ФСБ? – Да, ФСБ! – Да нет, это бред, ночной бред, спи! – Сколько, кстати, сейчас времени? – Какая тебе разница, спи давай, завтра день тяжелый. – Гера и ФСБ? – Спи! – Гера продал государственную тайну? – Ну, во-первых, он не знает никаких государственных тайн, а во-вторых… – Что – во-вторых? – Во-вторых: в нашей, ха-ха, несчастной державе их попросту не осталось. Всё разнесли! Пятачок – кучка. Осталась тайна русской души, да и та только у Достоевского. Правда, я читал, ФСБ стало заниматься финансовыми аферами и организованной преступностью. Нет, я, конечно, не верю, что Герин бизнес – на таком уровне, хотя, конечно, все может быть… Но как бы там ни было, я сделал все от себя зависящее. Ну, или почти все. Я молчал три дня… Ну – два. Неполных. А может, посмотреть, сколько сейчас времени? – Да, посмотришь, а там – четыре! Спит стукач, храпит стукач… – Но почему сразу – стукач? Стукач – это когда политика, инакомыслие, диссидентство. А здесь – человек делает свою работу… – Подлую! – Почему подлую? Скорее, грязную… Но необходимую. Страну захлестнула волна преступности, и в борьбе с ней все средства хороши. На том же самом Западе, я читал в «Литературке», не считается зазорным на своего соседа настучать. В Америке нашего шпиона так поймали, как его… Эймса – соседи настучали: им показалось подозрительным, что их сосед живет не по средствам и разъезжает на «Ягуаре»… – На «Ягуаре»?! – А ведь действительно на «Ягуаре»… Ну и что – на «Ягуаре»? А те его соседи теперь в Америке национальные герои. А в Германии, я там же читал, в «Литературке», существует специальный телефон доверия! Снял трубку, набрал номер, и – одним негодяем меньше! А мы все живем по принципу: «Моя хата с краю, я ничего не знаю»! Нет, чтобы заснуть, надо не раздражаться, а вспоминать что-нибудь хорошее, теплое, родное… Даша – да. Алиска – да. Женька… тоже, конечно, да. – И всё? – И всё. – Всё? – Всё… – Сволочь ты, вот ты кто! Сволочь и гад, и еще скотина и свинья! Про маму опять забыл? – И мама, конечно же – мама! Мама… А еще – ДДД! Последний мой ДДД… Мне почему-то все равно представляется, что это было не осенью, а весной, хотя математика – наука точная, с ней не поспоришь, да я и не собираюсь спорить – весной так весной, то есть, ха-ха, я хотел сказать – осенью так осенью; так вот, мой последний ДДД по количеству ДД был на редкость удачным. Да и по качеству, пожалуй, тоже. В тот день я не только предотвратил назревающую драку, но и отремонтировал лифт. Никогда в жизни я не отремонтировал ни одного лифта, а тут взял – и отремонтировал! Это случилось утром. (Накануне вечером мне домой позвонила Цыца и сказала, чтобы я не ехал с утра на работу, а сразу отправлялся по вызову на «Чертановскую», благо от меня это две остановки на метро.) Я вышел из дома в приподнятом настроении: шутка ли – тысяча дней до двухтысячного года! – доехал на метро до «Чертановской», оттуда на автобусе до Суминской улицы, нашел дом, подъезд (кодового замка не было, точнее, он когда-то был, но его выломали. Вообще, с этими кодовыми замками и домофонами столько мороки, что лучше бы их вообще не ставили!), вошел в лифт, в большой, потому что тот, что поменьше, – не работал, нажал пятый этаж, поехал, и вдруг – БАЦ! – встало… И я почему-то сразу почувствовал, что это всерьез и надолго. Хорошо еще, что вызов в Чертаново не был срочным, а то бы я еще больше нервничал. Хорошо также, что лифт был большим. Признаться, не люблю замкнутого пространства, легкая степень клаустрофобии у меня, без сомнения, наличествует, но, сохраняя спокойствие и хладнокровие, я нажал на кнопку с надписью «Диспетчер».