Но очень скоро все мы наэлектризовались веселым воздухом свободы, который всегда царит на демонстрациях. Орать во все горло на улице. Смотреть на недовольные лица стариков и завистливые — молодых мамочек. Хохотать, толкаться, махать, брататься. В наши пятнадцать и шестнадцать мы изображаем из себя взрослых, но мы еще дети, и поэтому нам так легко почувствовать себя свободными, бегать и кричать. Мы заметили впереди Сесиль и стали к ней пробираться. Она кричала и хохотала во все горло, ее каштановые волосы развевались прямо у меня перед носом, так что я чувствовал запах ее шампуня. Сесиль обернулась, посмотрела прямо на меня своими зелеными глазищами. Я был наэлектризован, не знал, как себя повести. Она улыбнулась, немного смутившись оттого, что ее застигли врасплох, когда она так расковалась. У нее очень ровные зубки и две ямочки в уголках рта. Я не знаю ни одной девчонки у нас в квартале с такой улыбкой. И среди лицеисток Сесиль тоже самая клевая. Рафаэль опомнился первым. Он подхватил слоган и тоже начал его выкрикивать. Я за ним. Сесиль неуверенно сделала шаг в сторону, но Рафаэль схватил ее за руку, поставил между нами, и вот мы уже стали троицей воодушевленных манифестантов. Восторг мятежный и голос нежный. Я не решаюсь оглянуться, опасаясь, что ребята над нами смеются. Но они вмиг поняли, в чем дело, подхватили подружек Сесиль, и теперь мы живая, кричащая, подпрыгивающая цепочка.

Иной раз короткий миг оборачивается целой историей. Вспышками вбирает в себя яркие картинки, твою полноту чувств и становится главным воспоминанием, куда более значимым, чем все другие.

Этот день, этот миг, по существу, еще такой ребяческий, в моей памяти сохранился как прекрасный и возвышенный. Нет сомнения, что в тот день я понял, что такое воодушевление борьбы.

В этот день мы вошли в большую политику через маленькую дверь, которую распахнул жаркий ветер юности. Вошли, требуя вернуть общежитию стереозвук.

Со временем вокруг нас с Муниром сложилась небольшая компания, крепко спаянная искренними общими интересами. Мы слушали одинаковую музыку, одевались в одном стиле — джинсы, футболки, хлопковые куртки — и примерно одинаково смотрели на мир.

Я реже стал общаться с евреями. Мне стало с ними тесновато. Нелегко находиться среди мальчиков и девочек, которые думают, что можно свести весь мир к одному измерению. Не подходила мне и еврейская молодежная мода — длинные волосы, искусно зачесанные назад брашингом, джинсы «Левайс 501», футболка от «Лакост», куртка в клетку и золотая цепочка, достаточно массивная, чтобы выдержать тяжеленький могендовид. Не нравились мне и их манеры — походка, как у Джона Траволты, и на каждом шагу восклицание «клянусь Торой» или «клянусь жизнью матери». Уверен, видя меня с длинными, растрепанными волосами, одетого с хипповской вольностью, они про себя усмехались, но принимали всегда доброжелательно, как любого соплеменника, каким бы странным и чудаковатым он ни был.

Я иногда присоединялся к этим ребятам — был не прочь посидеть с ними на террасе кафе, вместе расслабиться, порадоваться жизни, пошуметь из-за всяких пустяков, но очень скоро во мне просыпалось желание сбежать: уж слишком мы были похожи, и схожесть вызывала отторжение. Общаясь с ними, я видел себя. А мне хотелось забыть о себе. В каждом их жесте, взгляде, слове я читал свои собственные проблемы и противоречия. Стоило поймать движение, интонацию, и меня вновь одолевали мучительные вопросы. Кто же я такой? Марокканец? Человек Востока? Человек Средиземноморья? Еврей? Сефард? Француз? В каком порядке нужно выстроить все эти определения?

Вот одна из попыток: я француз марокканского происхождения, по типу средиземноморец, по религии иудей, по культуре сефард, любитель восточной кухни. По сути верно, но слишком сложно. Обилие определений отгораживает меня от реальности. Я могу запутаться в них, как в лабиринте, и не выйду на свою дорогу в жизни.

Попробуем что-нибудь попроще.

Следующая попытка: француз иудейского вероисповедания, левый, любитель тяжелого рока. Уже лучше. Но далеко не исчерпывающе. Однако в юности хочется избавиться хотя бы от части тяжелого багажа, чтобы шагать вперед налегке.

Демонстрации, которые устраивали коммунисты нашего лицея и в которых мы стали принимать участие, дали нам возможность почувствовать радость быть заодно — не одни мы были недовольны! Мы стали частичкой разноликой молодежной толпы, вышли за рамки своего ограниченного мирка. Мы ощутили потребность в идеях, которые нуждались в нашей защите. Включившись в борьбу, мы осуществляли свое стремление стать на равных с другими. Общие противники помогали нам чувствовать, что мы связаны друг с другом и у нас общая судьба.

«Нацики! Скины! Они напали! Целых шестеро!» — Фаруз с трудом выговаривал слова. От бега и волнения ему перехватило горло. Мы еще толком не поняли, что случилось, но уловили: что-то серьезное.

Мы сидели на скамейке в лицейском дворе. Это наш постоянный стратегический пост, с него очень удобно наблюдать, как входят и выходят из лицея девушки. Мы отпускали замечания и делали попытки познакомиться с ними поближе. А Фаруз и Лагдар отправились прогуляться по улице Анри Барбюса. Туда и тащил нас срочно Фаруз, обещая, что все расскажет по дороге.

Фашиствующих много, и они не похожи друг на друга. Есть отцы семейств, загородившиеся заслоном тошнотворных идей ультраправых, есть студенты-юристы, члены GUD[34], есть скинхеды.

Можно, конечно, найти и других, но эти были главными, с которыми мы сталкивались в то время. Они были против арабов, против евреев, и этого было достаточно, чтобы мы чувствовали их своими общими врагами. Но реальную опасность представляли только скины. Их было немного, зато много ходило историй о погромах, которые они устраивали, о разных их агрессивных действиях против евреев. В этих историях они не выглядели героями. По легенде, скинхеды отчаянные и крутые, а по факту — жалкие неудачники, которые сбиваются в кучу, чтобы не трусить, и нападают всегда на самых юных и слабых. Так что пусть сколько угодно рядятся в камуфляжные штаны, рейнджеры и бомберы и бреются наголо, они нам отвратительны вовсе не этим.

Мы оставили рюкзаки на скамейке и помчались за Фарузом.

Сведения поступали короткими очередями.

— Шестеро скинов, бритые, в бомберах… Обозвали нас грязными уродами… Мы ответили… Кинулись на нас с кулаками… Мы побежали… Их же много… Мы бежали за вами… Думаю, его поймали… Я его не видел… Слышал крик… Бежим быстрее!

Каждое его слово было оплеухой, впрыскивало новую дозу адреналина, и мы бежали быстрее. Прохожие шарахались в сторону. Думали, наверное, что банда хулиганья, набедокурив, спасается бегством. На самом деле Мунир, Давид, Артур, Ахмед и Максим были готовы вступить в яростную рукопашную.