манифесты и указы, значительно сократившие сроки каторжных работ, назначенных полякам судебными приговорами. Таким образом, поляки, находившиеся в акатуйской тюрьме во время инцидента с Тваровским и переведенные оттуда в Александровский Завод, были освобождены из тюрем этого Завода и отправлены на поселение даже раньше того времени, в которое они были бы перечислены в разряд исправляющихся и получили бы разрешение жить «на вольных квартирах», если бы дела шли обычным порядком, т[о] е[сть] если бы не было ни инцидента с Тваровским, ни приговора военносудной комиссии. Благодаря манифестам и указам, полякам не пришлось сожалеть об отнятии у них права ознакомиться с «вольными квартирами».

Но кроме поляков в Акатуе было двое русских: я и Степанов. Ни к нам двоим; ни ко всем вообще русским, содержавшимся в политических тюрьмах вместе с поляками, упомянутые манифесты и указы не были применены. Таким образом, для меня и для Степанова приговор военносудной комиссии имел некоторое ощутительное последствие, состоявшее в том, что я пробыл в тюрьме сполна все шесть лет, назначенные мне петербургским судебным приговором, и затем из тюрьмы был отправлен прямо на поселение; Степанов же впоследствии, почти год спустя после моего выхода из тюрьмы, был освобожден из нее несколько ранее срока, назначенного ему петербургским судебным приговором, и отправлен на поселение прямо из тюрьмы, как и я. Нас обоих миновала стадия пребывания в разряде «исправляющихся»; и мы не узнали личным опытом положения арестанта, которому разрешено жить «на вольных квартирах».

В разряде исправляющихся я и Степанов были бы освобождены от кандалов; вследствие же приговора военносудной комиссии мы по спискам комендантского управления до самого выхода из тюрьмы числились закованными в кандалы. Но это последствие приговора имело значение чисто, так сказать, бумажное: в Александровском Заводе, как и в Акатуе, мы надевали кандалы в очень редких случаях; обыкновенно они спокойно лежали под кроватями, не причиняя нам никакого неудобства.

Глава 5

Александровский Завод: контора и первый номер

1

Александровский Завод (бывший когда-то сереброплавильный) — большое село, отстоящее от Нерчинска[218] верст на двести с лишним, насчитывавшее в 1865 году до двух тысяч жителей.

На одной из окраин этого села находилась площадь — квадрат, которого сторона содержит в себе около двухсот шагов. Три стороны этой площади были заняты зданиями и заборами трех тюрем, носивших названия: «контора», «первый номер» и «полиция». На четвертой стороне небольшое пространство занято было зданием бани, которым пользовались в случае надобности обитатели «полиции», обитатели же «конторы» и «первого номера» имели другую баню, расположенную в дворе «первого номера».

Шагах в шестидесяти от четвертой стороны площади протекала небольшая речонка Талман (приток Газимура), чрез которую были положены мостки. За мостками, на расстоянии приблизительно полуверсты, находилось несколько казенных амбаров. Недалеко от амбаров по сторонам дороги виднелись кое-где кучи камня, похожего видом и мелкими размерами на щебень, употребляющийся для ремонта шоссейных дорог: это были кучи серебросодержащей руды, оставшиеся от производившихся когда-то заводских работ.

На тюремной площади, поближе к «первому номеру», находилось небольшое здание — гауптвахта для казачьего караула.

Была еще четвертая тюрьма, которая называлась «казармы» и находилась в другой части Завода. Кроме того, была больница, расположенная недалеко от тюремной площади — здание не обширное, но довольно опрятное и снаружи, и внутри. Больные бывали там редко и в небольшом числе; большею частью больница стояла пустая: ведь огромное большинство заключенных составляли люди молодые, в цвете сил. Правда, у иных были в прошлом мытарства российских этапов — но уже далеко позади; болезненные отзвуки уже затихли.

Мы, бывшие обитатели акатуйской тюрьмы, по прибытии в Александровский Завод были разделены комендантским управлением на четыре неравные части; каждая часть была отведена в ту или другую из четырех тюрем и присоединена к арестантам, которые уже содержались там с первых месяцев существования комендантского управления. Человек десять или двенадцать, в этом числе и я, были отведены в контору.

Здание конторы имело около сорока шагов в длину и двадцати шагов в ширину. Двор поменьше, чем в Акатуе, и был огорожен высоким забором обыкновенного устройства, из досок (в Акатуе был частокол). Окна большие; снаружи окон железные решетки, но камеры тем не менее были достаточно светлые. Всех камер было, кажется, пять или шесть. Число заключенных в этой тюрьме колебалось после нашего прибытия из Акатуя от сорока до пятидесяти.

2

Полковник Кноблох[219], комендант, почтенного вида старик, но еще довольно добрый, посещал тюрьмы очень редко; о его посещениях нас предуведомляли, и мы надевали кандалы. Под его начальством находилось четверо офицеров, из которых один назывался плац-майором, другой — плац-адъютантом, третий — ротным командиром и четвертый — смотрителем тюрем. Эти офицеры заходили в тюрьмы довольно редко, и при них мы оставались в нашем обыкновенном виде, т[о] е[сть] без кандалов.

Отряд, исполнявший караульную службу при тюрьмах, состоял приблизительно из сотни казаков; на гауптвахту их отряжали в количестве человек двадцати, сменявшихся ежедневно. При тюремных воротах постоянно находился караульный казак, без ружья, пропускавший нашего старосту без дальних разговоров и хлопот; староста заходил на гауптвахту и оттуда отправлялся по Заводу в сопровождении конвоира, тоже без ружья. Если кто-нибудь желал идти вместе со старостой, на это надо было получить предварительно разрешение начальства, и разрешение давалось не так легко, как в Акатуе; что касается лично меня, я о таком разрешении не просил ни разу, не интересовался хождением по Заводу.

Около семи или восьми часов вечера конвоиры замыкали снаружи дверь, ведущую со двора в сени нашей тюрьмы; и до рассвета мы не могли выходить из наших камер во двор. В остальные часы ходили по двору свободно.

Осенью 1865 года и зимою 1865–1866 г[одов] начальство не привлекало нас ни к каким принудительным работам. Весною 1866 года, приблизительно в середине мая, наш староста сказал нам, что начальство требует от нашей тюрьмы человек пятнадцать, которые обязаны будут заняться уборкою завалин от дома комендантского управления и от каких-то других казенных зданий. Без дальних рассуждений решили, что завтра пойдут пятнадцать человек из числа обитателей тех камер, которые расположены ближе всех ко входу: из первой и из второй камеры все, помнится — по шести человек из каждой, и из третьей камеры трое. На завтра в часу десятом или в одиннадцатом пятнадцать человек, конвоируемые одним или двумя казаками, отправились к дому комендантского управления, получили там несколько железных лопат и несколько небольших тачек. Земля завалины, оттаявшая, рыхлая, выбрасывалась на тачки и отвозилась в какой-то